Сшитое лицо - [13]

Зима прошла, а за ней и долгожданная весна. За это время никто не потревожил Октая и его людей. Жившие в первые месяцы в тревоге, и в ожидании появления местных племён, поселенцы через год расслабились и успокоились. В конце лета, в один из вечеров, Октай заговорил с Айыыной:

– Хонгу приезжал. Он приглашает тебя погостить в своем стойбище. Я вижу, дочка, тебе скучно здесь без молодежи. Он сказал, что люди его племени перекочевали на летнюю стоянку поблизости, совсем недалеко от этих мест. Что скажешь, дочка? Язык их ты знаешь, мама научила тебя. Хонгу мне нравится. Познакомишься с новыми людьми, а, может быть, и с новыми родственниками? – хитро прищурившись, спросил он. Айыына смущенно промолчала, но все последующие дни думала об этом предложении.

8. Бэркэ

Бэркэ, находясь в полусне простонал, на миг открыл глаза, и вновь провалился в тьму. В это мгновение его мозг схватил увиденную картину, и он догадался что он в юрте. Что-то мешало ему, дыхание было хриплым и неровным. Он ощутил как горит его лицо. Весь правый бок болел и грудь пронзало когда он пытался вздохнуть. Что со мной стряслось? Нападение шитолицых представлялось ему полусном. Главарь шитолицых…воспоминание о нем пугало его. Его смех отдавался у него в голове, и бросал его в дрожь. Когда он очнулся снова, было темно. Сначала он ничего не видел, но потом вокруг возникли смутные внутренние очертания крохотной юрты. Память частично вернулась и обрывки воспоминаний захлестнули его, как холодная вода спящего человека. Сердце заколотилось, он вспомнил не всё, что приключилось с ним, но тяжелое чувство беды, случившейся с его друзьями охватило его душу чёрным удушливым мраком.

Он попытался вскочить, но боль охватила его, стиснув, как кулак гиганта. Дыхание оставило его, он сумел только охнуть и повалился обратно на оленьи шкуры. Восстановив дыхание, он вновь впал в забытье. Под утро, он пришел в себя от прикосновения холодного воздуха: в жилище вошел худой старик – он был незнаком Бэркэ и поначалу испугал своим появлением. Чиркнув кресалом, он молча разжег очаг. При свете костра, Бэркэ стараясь не выдавать своего воленения разглядел его. Он был уже на склоне своих дней, и его седые космы местами совсем побелели. Плоский нос и рот углами вниз делали его лицо суровым. Правда, вскоре стало ясно, что он не опасен. Подогнув колени, он сел напротив и успокоив его жестом, тихим и сипловатым голосом, попытался уложить парня обратно на шкуры. Бэркэ попытался подняться. От усилия у него помутилось в глазах, и стены тордоха завертелись колесом. Он простонал и закрыл глаза. Из-за резкого движения рана на боку, умело зашитая стариком, воспалилась. Откинувшись, он обнаружил, что и лицо его частично обмотано тряпками и сильно саднит. Он вспомнил последние мгновения жизни Бузагу, плачущего Толбочоона и кожаные маски нападавших. Его затрясло, как в лихорадке, и он снова с криком попытался вскочить, оттолкнув старика.

– Кто ты? – В горле немилосердно саднило, и Бэркэ скрючился в приступе кашля. – Аа… – просипел он. Собственный голос показался ему слабым и хриплым, и тордох вновь поплыл перед глазами. Старик хотел помочь ему, но он махнул рукой и вскоре оправился.

– Пусти! Я убью их! Я найду их, отпусти меня, старик! Нет! Нет!

– Успокойся! Ты не в себе! Ложись! – старик попытался снова уложить его в постель.

– Нет! Отпусти! Пожалуйста, отпусти!

– Успокойся парень, ты слишком слаб! Успокойся! О духи, вразумите его!

– Нет! Все равно! Я найду их и убью! Отпусти меня, старик!

Бэркэ, вскочив на ноги и оттолкнув его, качаясь от слабости, направился к выходу, но сознание его помутилось, и, потеряв равновесие, он упал. Пол тордоха качался перед его глазами, но он, рыча от накатившей боли и от осознания своей слабости, упорно полез к выходу на четвереньках. Дневной свет ослепил его на улице и он зажмурившись, замер. Попытался встать, но упал. Рыча попытался вновь подняться. Старик, подскочив, рывком поднял его и развернул к себе, строго посмотрел ему в глаза и выпалил:

– Хочешь отомстить?! Ладно! Давай! Возьми оружие! – старик, выхватив откуда-то топорик, протянул его Бэркэ. – Держи! Ну!

Бэркэ неловко схватил протянутое ему оружие, шумно дыша и глядя на старика полными отчаяния глазами. Он почувствовал, что с лица сползла повязка, и сдернул её, обнажив уродливый шов. Его качнуло в сторону, но он удержался на ногах.

– Держи оружие крепко! – выкрикнул старик, и Бэркэ вытянул перед собой топорик в дрожащей руке. Схватив приткнутый к тордоху шест, старик с силой ударил им по топорику в руке Бэркэ. Раздался глухой удар: топорик отлетел в сторону, а Бэркэ, не удержав равновесие, неловко упал на пол, больно ударившись спиной.

– Ну? Даже меня не можешь одолеть! – громко сказал старик, осуждающе глядя на поверженного парня. Бэркэ, стиснув зубы и зажмурившись, несколько секунд лежал, пытаясь отдышаться, затем попробовал резко перевернуться и вскочить, но тут же упал на колени, елозя лбом по земле. Застонал от боли и замер. Его стон захлебнулся и перешёл в какой-то клёкот, плечи мелко затряслись, как будто он сейчас засмеётся, а всхлипы перешли в тихое рыдание. Он обхватил своё изуродованное лицо обеими ладонями и, дрожа, лежал перед стоящим над ним стариком. Тот подхватив его занёс обратно в тордох.