Сростинское дело - [10]

А сколько лишений и незаслуженного позора испытали семьи осужденных! Мне думается, их тоже с полным правом можно отнести к жертвам сталинских репрессий.

Жен осужденных называли на селе «сибулонками». Горькое было их житье! День-деньской рвали жилы на колхозной работе, особенно в войну (а поначалу и в колхоз не пускали), вечером и ночью спешили управиться по дому, хозяйству, обиходить малых детей... Донимали нужда, нехватки, каждая косточка ныла от усталости. Но тяжелее всего мучила тревога за мужей, бесконечное ожидание хоть какой-нибудь весточки от них, позорное клеймо «жены врага народа»... Работали не хуже других, но попросит «сибулонка» в кои веки лошадь - сена или дров подвезти, если и выделят, то в самую последнюю очередь.

По-разному относились и односельчане, что греха таить. Были такие, что явно сторонились - из страха попасть на заметку тайному сексоту из НКВД или, еще хуже и обиднее, верили: туда зазря не попадают... Общее горе сближало «сибулонок». Помогали друг другу, чем могли, по большим праздникам собирались иногда за скромным угощением, как издавна повелось у добрых людей. Только разговоры за праздничным столом шли невеселые, а песни звучали грустные и кончались нередко слезами...

В такой вот обстановке незаслуженных обид, горя, бедности рос Вася Шукшин, худенький молчаливый мальчик с пытливым, не по-детски задумчивым взглядом и неизменной книжкой за брючным ремешком. Не от того ли сердце его на всю жизнь стало таким чувствительным к любой несправедливости?

После ареста мужа Мария Сергеевна переписала детей на свою девичью фамилию (Поповых), запретила им ходить к деду и бабе Шукшиным: боялась за них. Но Василий, рассказывают, все равно бегал туда чуть не каждый день. Лишь в 1956 г. начался пересмотр «Сростинского дела». В ходе его следователи краевого управления госбезопасности допросили 41 человека - оставшихся в живых участников «заговора», а также тех, кто их знал и помнил. В числе других был допрошен и бывший председатель колхоза «Пламя коммунизма» Филипп Константинович Жеребцов. Он показал, что обвинения колхозников во вредительстве надуманы, ни об одном факте умышленного вредительства и саботажа ему не известно, не слышал он и никакой антисоветской агитации от осужденных: «Члены артели работали дружно, вложили немало труда, чтобы хоть немного поднять на ноги хозяйство колхоза, которое при порядках, существовавших в коммуне, было доведено до полного развала...

В этом трудовом подвиге немалую роль сыграли и арестованные органами ОГПУ. Если бы в то тяжелое время в колхозе действительно орудовала вредительская шайка, нам никогда бы не удалось справиться с трудностями. Мало того, что из колхоза было вырвано больше полусотни самых работоспособных мужчин, запретили работать в колхозе и их семьям, а ведь объем работы не сократился. В 1932 г. сроки сева, уборки и обмолота не затягивались, напрасно обвинили в этом некоторых арестованных. В то время колхозники работали круглыми сутками, так как почти все работы приходилось делать вручную. В 1933 г. обмолот хлеба затянулся не из-за вредительства, а потому, что был выращен очень хороший урожай, а в колхозе была всего одна молотилка...».

Жеребцов указал и на ряд других ложных обвинений. Алексею Юрманову, например, приписали, что он погубил один гектар редиски и заморозил 11 гектаров картофеля. Но редиску в колхозе вообще не сеяли, а картофель был убран весь, правда, в дождь, но его продали колхозникам, те его просушили и использовали для своих нужд.

Другой пример. Шукшин Михаил Павлович был обвинен в том что, работая кузнецом в колхозе, вредительски затягивал ремонт сельхозтехники, а, будучи шорником, делал хомуты, которые быстро разваливались. На самом деле Михаил Павлович кузнецом никогда не работал, а как шорник отличался исключительной добросовестностью и мастерством, на его работу никто никогда не жаловался. Михаилу Павловичу можно было вписать в протокол что угодно: он даже расписываться не умел.

Подобных примеров в показаниях Филиппа Жеребцова намного больше, но, думаю, нет надобности еще их здесь приводить. Все и так ясно. Бывший счетовод колхоза «Коммунар Алтая» Андрей Егорович Бровкин тоже показал, что «были арестованы самые лучшие работники колхоза. Все они были настоящими тружениками. После их ареста положение в колхозе ухудшилось...».

Что правда, то правда. Плоды тех «чисток» нашего многострадального крестьянства мы пожинаем до сих пор.

Вернемся еще раз к воспоминаниям Лидии Михайловны Воеводиной. Отец ее, Каменев Михаил Николаевич, некоторое время после суда вместе с другими осужденными работал на лесозаготовках в районе разъезда Песьянка (ныне Троицкого района). Мать и дочь (ей было тогда восемь лет) сумели с ним встретиться в лесу, когда заключенных вели с работы. Дочь на всю жизнь запомнила, как отец просил мать: «Всем рассказывай, что мы ни в чем не виноваты. Мы не вредители, не враги народа, а честные труженики. Особенно прошу, чтобы дети наши об этом знали и не верили никому, кто будет говорить о нас плохое. А правда все равно когда-нибудь восторжествует...».