Срочно требуется царь - [56]

Серафима сделал большие глаза, взяла ладошками себя за щеки, и со страшным придыханием прошептала:

— Уж не разбойники ли на вас напали, Ванечка?

— А как ты догадалась? — Иван слегка оттопырил нижнюю губу, несколько разочарованный несостоявшимся сюрпризом, но, быстро оправившись, пустился в живописания событий этой ночи.

Когда повествование подходило к концу, Иванушке показалось, что супруга его хочет не то что-то сообщить, не то в чем-то признаться. Он умолк, вопросительно взглянул на нее, она потупила очи долу и вдохнула, явно собираясь что-то сказать…

И тут откуда-то из-за возов донесся слабый стон, и дрожащий надтреснутый голос жалобно пропел:

— Лю-у-у-у-ди-и-и-и…

— Кто это? — недоуменно выдохнула и вопросительно уставилась на купца Серафима, словно именно он по умолчанию отвечал за все дрожащие голоса в промокшем ноябрьском лесу.

— Н-не знаю… — оторопело захлопал белесыми ресницами Хверапонт.

— А это не парнишка ли пропавший Юська? — встрепенулся один из возчиков.

— А и впрямь! — просветлело лицо его приятеля, и он нырнул под воз.

Иванушка, не задавая лишних вопросов, последовал за ним.

Вернулась поисково-спасательная группа с триумфом: возчик конвоировал, бережно поддерживая под локоть продрогшего и вымокшего насквозь Юську, а Иван с нежностью чистил на ходу от грязи и травы свой утерянный ночью меч.

— Ты куда?..

— Ты откуда?..

— Ты чего?..

— Ты зачем?..

Земляки потащили выбивающего зубами марши парнишку в палатку растирать водкой с перцем, переодевать в сухое, поить горячим чаем с медом, и по дороге закидывали вопросами, совершенно справедливо рассудив, что даже проболтавшись где-то всю ночь по лесу, язык он вряд ли отморозил.

— Я… это… с-сбежал… з-значит… — стуча зубами о край кружки с кипятком и ежесекундно рискуя откусить язык или кусок жести, Юська ударился в воспоминания.

— И куда?

— Не п-помню, братцы… Х-хоть режьте… П-помню, что под т-телегой… п-пролез… А д-дальше… как п-провал…

— Да не провал, а шишка! — добродушно, ликуя, что отыскался пропавший товарищ, пошутил над горе-караульщиком возчик, который его нашел. — С такой гулей на челе не то, что ночь — мать родную забудешь!

— Не-а, дядька Хвилип, я матку помню, ее Хведора зовут, она из Банного, что в пяти километрах от наших Чернушек, — оторвался от кружки и довольно улыбнулся Юська.

— Послушайте, — сосредоточенно наморщил лоб, напряжено прислушивавшийся к показаниям последнего потерпевшего Иванушка. — А вы знаете, как я ночью тут оказался?

— Нет, — заинтересованно остановились на нем двадцать пять пар глаз.

Двадцать шестая и двадцать седьмая уставились на него не так заинтересовано, а двадцать восьмая принялась усердно разглядывать ставшие вдруг очень завлекательными верхушки деревьев.

— Я спал у нас в лагере, в палатке, и вдруг услышал голос, который звал на помощь! — горячо сопровождая каждое слово энергичным жестом, призванным иллюстрировать его правдивость, заговорил взволнованный лукоморец. — И я пошел на звук, и добрался до вас!

Хорохорцы открыли рты и с благоговением воззрились на блаженно хлюпающего обжигающим сладким чаем Юську.

Дядька Хвилип выразил мысль, посетившую одновременно все хорохорские и одну лукоморскую головы:

— Так это, поди, ты на помощь его высочество позвал?

Парнишка захлебнулся, поперхнулся, закашлялся…

— Я?!.. Я?!.. Да нешто я?!.. Да не может быть!..

— Ну, а кто еще? — резонно заметил Хверапонт и сложил короткие полные ручки на толстом, обтянутом синим армяком животе. — Больше некому.

Серафима яростно закивала в поддержку этой версии.

— Ясен пень, больше некому, — убежденно подтвердила она.

— Я?.. — отставил кружку и обводил пораженным, почти умоляющим взглядом окружающих его людей парень. — Я?.. Дак ить я не помню ничего… Сбёг, а дальше — как отрезало… вообще ничё не помню, чем угодно поклянусь! Не я это, наверное… Другой кто… Я же спужался дюже… Юркнул под телегу… А потом — как ночь на голову опустилась… Не, братцы, я вам честно скажу — это точно не я… Чего я буду чужую славу себе приклеивать? Ежели я мордом в землю валялся, так как же это я-то?..

— Как-как, — весело передразнил его Хвилип и огрел широкой, как лопата, и приблизительно такой же мягкой ладонью по плечу. — Так, да через так, да разэдак! Качай его, ребята!..

И Юська, расплескивая чай и разбрасывая сапоги, отправился в почетный троекратный полет над поляной прямо на глазах у изумленных лошадей.

«Нет», — думал он, подлетая на руках товарищей, — «Всё-таки слава — не такая уж и плохая вещь. Вот ведать бы еще наверняка, что это именно моя слава, а не чья-то приблудная… Надо постараться в следующий раз оставаться в памяти, чтобы уж точно знать, что слава эта — моя… А то мне ить чужой не надоть…»

К вечеру этого же дня обоз с зерном под жидкие, но восторженные приветствия редких прохожих втянулся в город.

Рассматривание и оценка мечей и прочего ликвидного имущества, которое успели заготовить на продажу профсоюзы Постола, были намечены на утро следующего дня, а пока усталые кони и люди были препровождены на единственный постоялый двор, сохранившийся во всем городе со смутных Костеевских времен.

Рано утром, когда было еще непонятно, действительно ли это рано утром, или еще поздно вечером, пятеро хорохорцев спустились в общий зал и к удивлению своему обнаружили, что кто-то то ли встал еще раньше их, то ли вообще не уходил со вчерашнего дня.