Срезающий время - [107]

– Наденешь плащ Жиля. Если не понял, Жиль это ты – мой помощник.

– Это обязательно? – уточнил Ромашкин.

– Залезай! Да поживее, я не собираюсь тратить целый день из-за каких-то жалких пары монет. Эдак я с голоду помру. Пугают людей, заставляют работать за гроши…

Так он и причитал, даже когда, усердно работая веслами, вывел лодку в залив.

– Опускай сеть в воду, – приказал лодочник.

– Зачем?

– Ты что, в первый раз? Сеть должна быть мокрая, мы рыбу ловим.

– А-а, – протянул Ромашкин. – Понимаю. Это хитрость такая.

Травя за борт сеть, Андрей Петрович чуть было не упустил ее в воду и ухватился за веревку в последний момент, словно так и должно было быть, чем вызвал одобрение лодочника.

– И еще, месье. Я вижу, что вам терять нечего и человека прихлопнуть, что до ветру сходить. Вы не думайте обо мне плохого, я свою работу знаю. А пока перебирайтесь ближе к носу и ложитесь-ка отдыхать. Сейчас я поставлю парус, и к утру мы будем на косе. Все дурни отчего-то спешат к Дувру, но мы-то не дурни? Да?

Ориентируясь по каким-то приметам, звездам и еще чему-то, псевдорыбак вывел свою посудину прямо к косе утопленников на рассвете. Оттуда до Уолтона было рукой подать, а висевшие на распорках двадцатифатовые[86] сети и перевернутые лодки наблюдались тут же. Рассчитавшись, Андрей Петрович с удивлением обнаружил, что лодочник не спешит обратно, и поинтересовался причиной.

– Жду того, кому надо на ту сторону, – сухо ответил тот и отвернулся, не желая продолжать разговор.

«В принципе, – рассудил Ромашкин, – если есть те, кто спешит убраться с материка, вполне вероятно, найдутся и антагонисты. А мне пора, успеть бы до вечера в Лондон».

* * *

Ромашкин шагал по темному, узкому переулку, держа руку на рукояти своего пистолета, спрятанного под широким плащом. Дом на Хэрли-стрит оказался заперт и, не имея возможности туда попасть, пришлось следовать на конспиративную квартиру, адрес которой сообщила дочь Смирнова. В морозной тишине гулким эхом отдавались его шаги, а органы чувств ловили малейший намек на движение или звук. Ветер стих, и с приближением ложной зари от кромки воды начинал подниматься туман, густой и скрадывающий. Через час эти улицы запрудят мелкие торговцы, подмастерья и разный сброд из армии попрошаек. Но пока здесь было спокойно и относительно безлюдно. Тауэр-Хэмлетс – это один из районов Ист-Энда, который еще недавно был деревушкой, тянущейся вдоль северного берега Темзы, к востоку от древнего Тауэра, вдоль основных дорог, в окружении сельскохозяйственных угодий, с болотами и небольшими поселениями на берегу реки. Отсюда черпались людские ресурсы для нужд Королевского флота, здесь процветали отрасли, связанные со строительством и промышленностью, и район привлекал большое количество сельского населения в поисках работы. Это место, один из лондонских «свободных округов», издавна давало приют мастеровым-чужестранцам, которые находили здесь защиту от могущественных городских гильдий. Однако, наряду с французскими ремесленниками, фламандскими бочарами и немецкими пивоварами, сюда стекались воры и женщины с низкой социальной ответственностью, нищие и бродяги. Иными словами, местечко было не из тех, где благоразумный горожанин прогуливается после наступления темноты, и Ромашкин случайно поймал себя на мысли, что, черт возьми, он делает здесь один холодной зимней ночью, когда надо было плюнуть на все и остановиться в гостинице. Этот лабиринт извилистых улочек, густонаселенных бараков и сумрачных дворов нагонял страх и вообще, действовал угнетающе. Как почти все улицы в этом районе, эта была слишком узка, чтобы иметь тротуар, зато обладала приметными ориентирами: ветхий теснившийся барак с желтовато-красной крышей и покосившаяся лавка сапожника, выросшая прямо из обледенелой, втоптанной в грязь булыжников мостовой. Нужный переулок отыскался достаточно легко: сразу за ободранной, закрытой ставнями бочарней, где красной краской был нарисован круг, перечеркнутый косым крестом, находилась добротная дверь. Грязный боковой проход, в отличие от улочки, не был вымощен, и Андрею Петровичу пришлось изрядно потрудиться, дабы не угодить в лужу. Подмерзшая слякоть под высокими сапогами Ромашкина воняла отбросами, навозом и гниющими рыбьими головами, но после путешествия в рыбацкой лодке это был запах одеколона. Постучав условным стуком, Андрей Петрович дождался, когда она приоткроется, и сквозь узкий луч света от горящей свечи, раздался голос:

– Джонсон! Рыжая ты образина! Если снова приперся без выпивки, я проткну твое брюхо кочергой.

– Со мной две пинты из «Ведерка с кровью»[87] и привет от Томаса, – с хрипотцой в голосе произнес Андрей Петрович заученную фразу.

– Заходите, сэр, – раздался тихий голос из-за двери.

– Андрей Петрович, – представился Ромашкин.

– Билли, просто Билли, – ответил хозяин дома, запирая дверь на широкий засов, способный выдержать удар тарана. – Я настолько свыкся с этим именем, что не сразу вспомню, как нарекли меня батюшка с матушкой. Все зовут меня Билли: и душка Маргарет, и Джон с Гарри, и малышка Ирен…

– Билл, я только что прибыл с материка, – сообщил Андрей Петрович, – и имею с собой послание.