Средневековые процессы о ведьмах - [22]

Эти вопросы в виде общей схемы должны были обнимать собою все роды обвинения, которые теория и практика знала за ведьмами. Они составляли вопросный лист генеральной инквизиции, который потом с ответами подсудимой на каждый вопрос (да или нет) приобщался к протоколу судебного заседания и давал материал для обвинительного акта и основанного на нем мотивированного приговора. Так как при первоначальном допросе обвиняемые отвечали большею частью на предлагаемые вопросы отрицательно, а лишь потом под пыткой признавались и утверждали вопросы, то ответы в вопросном листе менялись и отрицательные ответы постепенно заменялись положительными — до тех пор, пока весь лист наполнялся соответственно желанию судей.

На эти вопросы обвиняемая должна была давать ответы. Все, что только больное воображение суеверного и невежественного народа могло выдумать, пытаемая выдавала за свои преступления, и эти признания ее, вынужденные пыткой, продиктованные отчаянием, заносились в протоколы как действительные факты, как реально совершенные преступления.

Часто пытаемые признавались в таких фактах, которые тут же на суде с очевидностью оказывались ложными, нелепыми, плодом фантазии. Но суд этим не смущался и принимал эти факты как истину, объясняя, что признание очевиднее, чем сама очевидность.

В Гессене, в деревне Линдгейм, в 1664 г. были обвинены пять женщин в том, что они вырыли из могилы недавно умершего ребенка и тело его употребили для приготовления волшебной мази. Их подвергли пытке, и они сознались в своем преступлении. Муж одной из этих женщин, убежденный в ее невинности, добился того, чтобы осмотрели могилу, и когда ее вскрыли, нашли в ней гроб с нетронутым трупом ребенка. Но судьи не дали себя омрачить и объяснили это дьявольским наваждением, так как собственное признание обвиняемых важнее кажущейся очевидности. Женщины были осуждены и сожжены живыми.

Такой же точно случай был в Axenfeld. Одна ведьма призналась, что она вырыла из могилы ребенка и съела его. Суд присудил ее к сожжению. Муж ее отрицал виновность жены и просил, чтобы вырыли могилу и удостоверились в том, что жена его наговорила на себя неправду. Действительно, разрыли могилу и убедились, что труп лежит там нетронутым. Но суд, ввиду признания, не принял этого доказательства невиновности, объяснив, что труп ребенка в могиле — наваждение дьявола, чтобы обмануть судей. Мнимая ведьма была сожжена.

Одна женщина призналась, что провела ночь на шабаше. Муж и свидетели установили, что она всю ночь провела вместе с мужем в одной кровати. Суд, однако, не принял этого показания мужа, объяснив, что дьявол обманул мужа, положив ему на кровать succube под видом жены.

Нелепость некоторых признаний и тупоумие судей, принимавших эти признания вопреки всякой очевидности, доходят до таких размеров, что трудно было бы поверить, что это действительные факты, если бы они не были засвидетельствованы в протоколах процессов. Одна женщина в Фульде призналась, что убила колдовством своих детей и также одного чужого ребенка. Между тем, оказалось, что все трое живы. В другом процессе одна женщина обвинила себя в том, что она умертвила колдовскими средствами некоего Гейнца Фогеля, а между тем этот Гейнц Фогель был жив и фигурировал тут же на суде в числе свидетелей. Тем не менее женщина была осуждена и сожжена.

Логика судей весьма характерно рисуется в следующем факте, который приводит de Lancre в подтверждение того, как трудно бороться с хитрыми ухищрениями дьявола. Некто, подозревая свою служанку, что она ведьма и присутствует на сборищах шабаша, решился стеречь ее всю ночь и для этой цели крепко привязал ее за ногу к стулу, возле камина, где он сам уселся, именно в такую ночь, когда, как ему известно было, происходят сходки шабаша. Как только она казалась спящей, он грубо будил ее. «Тем не менее, добавляет de Lancre, дьявол восторжествовал: потому что она все-таки была на сборище, призналась в этом и рассказала множество подробностей, подтверждая их еще другими показаниями».

Часто случалось, что признавшаяся, немного оправившись от испытанных мук и пришедши в себя, при вторичном допросе брала назад вынужденное у нее признание. Тогда следовали новые пытки, новые нестерпимые муки и новое признание. Признание было единственным исходом для этих несчастных. Оно, по крайней мере, сокращало страдание и приближало к тому, что было неизбежно, — к костру. Нужно читать эти протоколы, чтобы видеть, до какой степени отчаяния были доводимы несчастные судебным допросом и пыткой.

Недели, месяцы и годы заключения в отвратительнейших тюрьмах, страшные муки пыток, жестокое обращение судей и палачей и все потрясение судебной процедуры доводили обвиняемых до такого смятения и потрясения ума, что многие в конце концов и сами верили в действительность всего того, в чем они признались под муками пыток. Они рассказывали о себе удивительные, невероятные вещи, причем рассказывали это с такими подробностями, точно все это происходило в действительности. Они действительно думали, что они виновны в возводимых на них обвинениях, и искренно обвиняли себя и других, умоляли спасти их души, признавали себя недостойными жить, просили скорее сжечь их на костре, чтобы освободиться от власти дьявола и возвратиться к Богу. Многие из них в этом состоянии решались на самоубийство.