Среднерусские истории - [5]

А незнакомец, словно прочитав ее мысли, отрицающе мотнул головой.

И тут же получил дубинкой по плечу.

– Ты… гнида… что это… издеваешься? – задыхаясь и весь трясясь, прошипел Козленков. – Да я тя ща урою!

– Ты же сам просил, – с укором сказал незнакомец.

И вдруг выпрямился. И черты лица его внезапно заняли каждая свое место. И лицо это действительно оказалось красивым. Таким, что Юля тихо ахнула. И над лысиной в лучах солнца будто бы возникло некое легкое сияние. Во всяком случае, так показалось Юле. А что уж там показалось Козленкову – кто его знает, трудно даже предположить, но зашелся он от всего этого окончательно.

В полном самозабвении, брызгая слюной и нечленораздельными словами, среди которых можно было отчетливо разобрать только «я» и «ты», он принялся избивать дубинкой незнакомца. Избивать так, словно шел к этому моменту всю свою жизнь. И вот пришел.

А незнакомец молча шатался под градом его ударов, не делая никаких попыток ни убежать, ни защититься, ни хотя бы прикрыться руками. И лишь когда особо подлый удар заставил его упасть на асфальт, он произнес, вновь обращаясь непонятно к кому наверху:

– Ну я же говорил.

После чего свернулся клубком, прикрыл глаза и затих.

Далее все развивалось стремительно.

Козленков стал месить лежащее тело ногами. Юля обхватила лейтенанта сзади, пытаясь оттащить. На площадь вынеслась черная машина, притормозила, опасливо обогнула по широкой дуге увиденный беспорядок и подкатила к дверям мэрии. Распахнулась задняя дверца, и мэр удивительно проворно для своей комплекции юркнул в здание. Машина тут же умчалась, а вместо нее на площади появился Юлин сожитель Василий. Увидев вцепившуюся в Козленкова Юлю, он взревел: «Ты еще и с ментом поганым?!» – и на рысях устремился к ним. Юля этот крик услышала, обернулась и успела от Козленкова отскочить. А вот милиционер ничего не услышал, так как в этот момент у него опять заверещала рация – майор требовал отчета: что там за беспорядки, на которые жалуется мэр? И Козленков уже начал что-то сумбурно ему отвечать, когда на него с тыла налетел Василий. С разгона, не останавливаясь, он отвесил милиционеру такого сокрушительного пенделя, что тщедушный Козленков взмыл серым вороном над площадью, перелетел через окровавленного незнакомца, кувыркнулся и врезался в асфальт сначала фуражкой, а потом и головой. А Василий, в миг осознав, чтó натворил и во что это может для него вылиться, поспешно повернулся и в том же темпе покинул площадь. По пути, правда, успев подбить Юле и второй глаз – для фиксации еще одного ее прегрешения, ну и для симметрии тоже.

И вновь на площади остались четверо: по-прежнему пылко устремленный к ресторации памятник; Козленков, который, очнувшись минут через десять, ничего не сможет вспомнить и лишь тупо посмотрит на зажатый в кулаке обрывок казенной бумаги, после чего его отбросит и обхватит пострадавшую голову; бесчувственно лежащий незнакомец и опустившаяся рядом с ним на корточки Юля. Которая, тихо бормоча и всхлипывая, начала осторожными, ласковыми движениями вытирать платочком с его лица кровь.

– Ну что же ты?.. Зачем?.. Нашел с кем… Слышишь, а?.. Как тебя?.. Больно?.. Ну не молчи ты… – бормотала она и косилась опасливо хоть и саднящим, но еще не заплывшим пока правым глазом на валявшегося неподалеку серым мешком Козленкова.

Незнакомец не стонал, не шевелился, и непонятно было вообще – жив он или нет.

Зато у Козленкова стала подергиваться нога.

Юля встала, с беспомощным видом огляделась, вновь присела, кое-как ухватила верхнюю часть незнакомца, поднатужилась, приподняла и, волоча ногами, потащила к зарослям бурьяна, обступившим площадь с нехоженых сторон.

Когда до бурьяна оставалось еще метров десять, у Козленкова стала подергиваться и другая нога, да и веки его мелко задрожали, свидетельствуя о беспорядочном движении глаз. Но Юля видеть это уже не могла – и далековато было, и силы все уходили на волочение незнакомца, и мир к этому времени, благодаря увесистому знаку внимания Василия, она могла воспринимать лишь через две узкие щелочки.

Затащив, наконец, незнакомца в бурьян, Юля обессилено упала рядом, уткнулась лицом в землю и заплакала. И не видела она, ни как очнулся и приподнялся Козленков, ни как подъехала к нему машина с высланным нарядом, ни как повезли пострадавшего от неведомых преступных элементов (а то и террористов!) сослуживца в больницу, оставив на площади сержанта Босыгина, который, едва машина скрылась, тут же на всякий случай переместился к дверям мэрии, откуда и стал охранять место преступления, готовый, если что, сразу укрыться в здании. На отчетливый след волочения, ведущий к краю площади, внимания почему-то никто не обратил. И вскоре его заретушировал поднявшийся ветер.

А когда Юля пришла немного в себя и практически на ощупь стала искать незнакомца, то и его рядом не оказалось… Исчез, будто и не было.

Конечно, потом было много всяких разговоров и предположений о том, что же такое на площади случилось и от кого именно и за что пострадал Козленков. Многообещающая версия терроризма никаких фактических подкреплений не получила: ни оружия не осталось никаких следов, ни взрывчатки, на худой момент хоть какого-нибудь топора или дубины отметин – и тех не было, да и мэр, к огорчению многих, ничуть не пострадал, хотя и считает себя с тех пор жертвой несостоявшегося покушения и без пяти минут мучеником. Версия с бандитским нападением тоже не прокатила: бандиты – публика серьезная, одним пенделем они не ограничиваются. А никаких других повреждений, кроме сотрясения, ушиба макушки и мягких частей тела в районе копчика, врачи на Козленкове не обнаружили. И кровь на месте происшествия оказалась исключительно преступной. И никаких следов сообщницы-шахидки, которую вроде как видел шофер мэра, тоже не осталось. А больше шофер толком ничего и не увидел. И потерпевший, как назло, ничего вспомнить не мог, весь находясь в ретроградной амнезии.