Срединная Англия - [12]

— Давайте-ка проясним: вы говорите о… дискуссиях кабинета министров?

— Абсолютно так.

— То есть несколько дней назад тысячи молодых людей вышли на улицы Лондона в знак протеста против колоссального повышения стоимости учебы, которое Ник Клегг обещал не поддерживать, а теперь поддерживает, а тем временем новый министр финансов объявляет о повальных сокращениях расходов на общественные нужды, и вы мне говорите, что за всем этим… отжиг?

Найджел замялся. Кажется, забеспокоился, как будет воспринята его следующая реплика.

— Дуг, не поймите неправильно, однако это поколенческое. Речь о разрыве между поколениями. Вы, ваши друзья, мой отец воспитаны определенным образом. Вы привыкли к антагонистической разновидности партийной политики. Но Британия ушла вперед. Старая система рухнула. Шестое мая нам это доказало[17]. Шестого мая Британии предложили выбрать новое направление, и люди сказали громко, единодушно, решительно — и сказали яснее некуда. Они сказали: «Мы не знаем». — В ответ на растерянное молчание Дуга Найджел приятно улыбнулся. — «Мы не знаем», — повторил он, пожимая плечами и разводя руки. — Два года назад мир пережил чудовищный финансовый кризис, и никто не понимает, как с ним разбираться. Никто не знает, куда дальше. Я называю это радикальной нерешительностью, этот новый дух нашего времени. И Ник с Дэйвом идеально его воплощают.

Дуг в ответ механически кивал, но сам не мог решить, шутит Найджел или нет. Это ощущение в ближайшие несколько лет сделается все привычнее.

4

Декабрь 2010-го

Письмо из полиции Уэст-Мёрсии плюхнулось на коврик у двери Софи утром в конце октября. Видеокамеры засекли ее автомобиль на Стритзбрук-роуд, когда она ехала тридцать семь миль в час при тридцатимильном ограничении скорости. Ей предлагалось на выбор либо получить себе три штрафных балла, либо заплатить сто фунтов за курсы сознательного отношения к скорости. Софи, естественно, выбрала второе.

Ей назначили на два часа дня в безликом конторском квартале на Колмор-роу в начале декабря. Она приехала, ее проводили в приемную на девятом этаже, оснащенную двумя торговыми автоматами с газировкой и шоколадными батончиками, и где вдоль стен квадратом стояло два десятка стульев. Когда Софи явилась, почти все стулья уже были заняты. Занимали их мужчины и женщины всех возрастов, всех оттенков кожи. Велись ехидные приглушенные разговоры полушутя. По духу это место напомнило Софи школу: мальчики и девочки, которых поймали на мелком хулиганстве, ждут своей кары перед кабинетом директора. Софи решила не присаживаться, а подобраться к прокопченному окну и поглядеть на город, на торговые центры и небоскребы, на старые ряды террасных домов вдали и, еще дальше, на бетонную путаницу многоуровневой развязки — все сплошь серое и размазанное в чахлом послеполуденном свете.

— Так, внимание всем, — прозвучал у нее за спиной молодой энергичный мужской голос. — Будьте любезны, идите за мной, пожалуйста, займем свои места и начнем.

Говорившего Софи не увидела. Двинулась за вереницей людей, побредшей в соседнюю комнату; там все было обустроено как в школьном классе — парты, скамейки за ними, экран для презентаций в «ПауэрПойнте». Дневное освещение под потолком свирепо и безрадостно. Перед партами спиной к вошедшим стоял высокий, хорошо сложенный мужчина и перекладывал на столе какие-то бумажки. Обернулся.

— Добрый день всем, — сказал он. — Меня зовут Иэн, я ваш методист на сегодняшнем занятии. А это моя коллега Нахид.

Дверь в дальнем углу открылась, вошла очень яркая женщина — едва ли не такая же высокая, как Иэн, вероятно, за тридцатник, но кучерявые волосы до плеч уже тронуты сединой — и двинулась между рядами парт. На ходу она чуть клонилась назад, несла себя с уверенностью и раздавала улыбки-приветы сидевшим по обе стороны от нее. Улыбки эти были вызывающими и дерзкими. Софи она сразу понравилась, подумалось, что кишка у женщины должна быть ой не тонка: стоять вот так в классе, набитом почти одними мужиками — в основном белыми мужиками, — и отчитывать их за водительские ошибки.

На деле с ее ожиданиями не совпал ни тот ни другой инструктор. Иэну, вовсе не пожилому педагогу, потрясающему перстом — как раз такого педагога Софи без особой нежности воображала себе, — было тридцать с чем-то или под сорок, сложен он был как регбист, лицо радушное, открытое, с тонкими чертами и маняще длинные ресницы. Вот это особенно притягивало внимание Софи, хотя ей вновь удалось сосредоточиться, когда он начал опрашивать всех в классе об их прегрешениях по скорости и предлагать по очереди сказать что-нибудь в свою защиту, если получится. Он выслушивал каждый ответ с полной серьезностью и вниманием, а вот у Нахид улыбка с уст не сходила почти совсем, а из взгляда почти не исчезало веселье.

Ответы сами по себе получались интересные. Софи слушала говоривших, таких разных по возрасту, общественному классу, полу и национальности, у всех такие разные рассказы, но осознавала, что все они объединены общей чертой: глубинным и всепроникающим ощущением несправедливости. Превышали ли эти люди скорость, чтобы успеть на важную встречу, или (в одном случае) чтобы довезти хворого родственника до больницы, или (в другом) потому что купили китайской еды на вынос и хотели добраться домой прежде, чем она остынет, или, может, просто пришли к личному выводу, что ограничение скорости в этом месте неразумно, и решили им пренебречь, — все они бурлили праведным негодованием, чувствовали, что их выделили среди всех, выбрали злые незримые силы — силы, упивающиеся собственной властью и неотвратимо желающие укреплять ее, усложняя жизнь простым гражданам, которых поймали за безобидными занятиями их повседневной жизни. В классе от этого чувства было душно. Люди считали себя жертвами.