Среди рабочих - [11]

Какая-то краснощекая, обтрепанная, пьяная «гулящая» бабенка, дико хохоча, подскочила к нищему и села ему на лицо…

Видевшие это загоготали.

— Марфушка, что ты, чорт! Задушишь, дьявол!.. Встань!.. Ах, дуй тя горой!..

Два каких-то парня, повидимому, из фабричных, в пиджаках, жилетках, «при часах», оба испитые, бледные, как смерть, затеяли ссору, которая перешла в драку… Один из них, потрезвее и посильнее, толкнул другого в грудь… Тот, как сноп, повалился на землю навзничь и со всего маху при падении ударился затылком об острый угол крыльца… Брызнувшая кровь сразу смочила ему волосы и потекла по щекам от висков к страшно кривившемуся в одну сторону рту… Он начал ерзать по земле руками, как заяц, у которого перешибли задние ноги, стараясь подняться… Из перекосившегося рта показалась пена… Он что-то бормотал, и в горле у него булькало, как в бутылке… Один глаз залился кровью, другой, побелевший, дико вращался, бессмысленно и страшно.

Толкнувший его парень нисколько, повидимому, не испугался, наблюдавшие эту сцену хотя и обратили на нее внимание, но, повидимому, только с смешной стороны… Один только трактирщик, которому сказали про это, вышел на крыльцо, посмотрел и произнес:

— Убрать бы его, ребята, от греха.

— Кой чорт ему деется… встанет!

— Отвечай тут за вас! — крикнул трактирщик и продолжал, обращаясь к стоявшим около мужикам: — Самдели, ребята, отволоките его чуть от крыльца-то мого подале… Чорт с ним! Подохнет: не у меня напился… Вон к винопольке-то, будь она проклята, бросьте!.. Сделайте милость, уберите… Иван, будь друг, убери! Безобразие!..

Ушибленный истекал кровью… Он лежал навзничь, разиня рот, и тяжело сопел носом… Все лицо его было залито кровью. На него противно и жалко было смотреть.

Обступившие его делали различного рода замечания: «Ишь налакался, дьявол»… «Ни чорта, сойдет»… «Кровью изойдет…» «Небось, не изойдет… запечется»… «А нам-то какое дело!? Наплевать — на то и праздник»…

— Иван, убери, сделай милость! — опять сказал трактирщик.

Черноволосый, здоровый мужик нагнулся и нехотя захватил ушибленного подмышки; тот что-то заболтал, как тетерев на току, и задергал ногами.

— Да ну, дьявол, упирайся! — крикнул мужик и поволок его от трактира в сторону. — Полбутылки с тебя за это! — крикнул он трактирщику.

— На сотку дам, — ответил трактирщик, — зайди!..

XIV

Мы взяли четверть водки и, отойдя в сторонку, сели под березками на другой стороне дороги, против казенки.

— Жуть! — воскликнул Тереха.

— Что, брат, не по-вашему, видно! — усмехаясь, произнес дядя Юфим, — учись, брат… гляди, помни! Не Рязань, брат, здесь косопузая: есть на что посмотреть!

Кузнец молча, с необыкновенно серьезным лицом вытащил заранее приготовленным гвоздем пробку и достал из кармана тоже заранее приготовленную чашку с отбитой ручкой или, как он выражался, «аршин».

— Ну, а как же насчет… закусить-то? — спросил он.

— Надо бы чего-нибудь взять, — сказал Культяпка, — пальцем не закусишь.

— А ты языком, — сказал Юфим и, поднявшись с земли, прибавил: — Пойду в трактир… возьму таматка чего-нибудь…

Он скоро пришел назад, неся в серой бумаге изрезанную на куски селедку и фунта два черного хлеба.

— Пятиалтынный сгладил за селедку-то, — сказал, кладя ее на землю и усаживаясь сам, — притка его расшиби! Грабители, черти!.. Два фунта хлеба… всего на двадцать монет… Мотри, ребята, расход поровну.

— Да уж знамо! — ответил кузнец и спросил: — Ну, что ж… дернем аль погодим?

— Чего ждать! — радостно воскликнул Культяпка, — посуда чистоту любит… давай, давай… душа горит!..

— У тебя завсегда горит… Пьяницы мы с тобой, Культяпка, горькие!

— Ладно!.. толкуй, кто откуль… А ты, самдели, не томи, сыпь!

Кузнец взял «гудуху» в обе руки, налил в «аршин» водки и кивнул Культяпке:

— Соси!..

Культяпка, морщась, выпил и начал плеваться.

— Горько, а пьешь, — сказал он, — бросать надо!

— Брось, а я подыму! — сказал Юфим, тоже выпивая.

«Аршин» обошел всех… Стали закусывать… Нечищенная, ржавая селедка затрещала на зубах… Кожу с кусков обрывали и бросали на землю… Грязь текла по рукам… Запах селедки, резкий и противный, ударял в нос. Но на все это не обращали внимания, а ели громко чавкая и изредка вытирая рот или рукой, или грязным культяпкиным картузом, который он любезно предложил на общее пользование, как вещь, которая больше ни на что не годится.

— Сыпь по другой! — сказал Культяпка, — глядеть на нее, что ли: небось — не девка.

Кузнец стал «обносить» по другой.

— Я не стану, — сказал Тереха, — будет!

— Что так?

— Много мне… будет…

— Ну, будет, так будет… твое дело!

— Ишь, он с одной-то чашки, гляди, запьянел, — сказал Юфим, — ишь рыло-то какое стало.

«Рыло» у Терехи, деиствительно, покраснело, налилось кровью, а глаза весело сверкали и лоснились, точно их покрыли лаком… Он глядел на нас, скаля белые, как снег, зубы.

— Будя мне! — опять повторил он. — Угощайтесь! Я так посижу, на народ погляжу… Чудно гуляют больно!.. У нас так не гуляют…

— А как же у вас… лучше?..

— У нас, — заговорил он, еще больше оживляясь и сверкая прекрасными глазами, — не так… У нас безобразия этого нету… А чтоб у нас девки, как вот здешние, бесстыжие… спаси бог! Тут вон как… матерно все… на каждом слове! При девках… тьфу! Жуть! На что хуже!