Среди падающих стен - [49]

Шрифт
Интервал

"Второй фронт" - "Англичане и американцы высадились в Нормандии" бросились в глаза кричащие заголовки в газете "Курьер Варшавски".

Я зачитался описанием того, как англичанам удалось ступить на французскую землю и не заметил, что со всех сторон меня окружили прохожие: каждый хочет взглянуть, а один от волнения даже стал читать вслух.

Но для меня нет ничего более опасного, чем общество людей, и мне захотелось поскорей выбраться из окружения. Я проталкиваюсь вперед, толпа за мной. Тогда я сделал вид, что очень тороплюсь, сложил газету и унес ноги.

Радостное известие, надежда на то, что мы стоим перед поворотным пунктом в истории войны, - все это захватило меня, и я не заметил, как оказался у цели.

Я постучал в дверь на Панской, 5, выпалил условленный пароль. И не успел я оглянуться, как на меня набросились Ицхак Цукерман, Марек Эдельман и Кайщак. Возбужденные открытием второго фронта, они, в наказание за опоздание, накинули мне на голову одеяло и, дотащив до топчана, всыпали мне, сколько полагается. Они дрались всерьез, а я сопротивлялся, как мог, отбиваясь руками и ногами. Цивья на моей стороне, она пытается их оттащить от меня. Хозяйка пытается взять нас в руки и напоминает, что война еще не кончена, и мы все еще скрывающиеся. Меня отпустили.

Наша встреча, само собой разумеется, была доброй и сердечной, тем более, что она состоялась в такой день - в день открытия второго фронта. В честь двойного праздника мы выпили "лехаим" и закусили, как люди, которых разделяли материки и океаны и которые, наконец, встретились друг с другом.

Разговор вертелся вокруг нашего положения, мы строили догадки, пытались заглянуть в будущее, но больше всего нас воодушевляло то, что близится конец этой бесконечной войне, война должна кончиться!

Вечером мы втроем - Ицхак, Цивья и я, - обсуждали новости из Эрец-Исраэль, положение евреев в лагерях и укрытиях. Мы решили, что надо встретиться с оставшимися в живых членами центрального комитета Поалей-Цион (Ц.С.), чтобы договориться о вступлении нашего движения в Крайову Раду Народову, которая объединяет подпольные левые и демократические силы просоветской ориентации.

Мы, конечно, понимали, что наше участие в КРН не играет серьезной роли, ибо мы теперь представляем не живую еврейскую общественность, а лишь ту, которая ушла в небытие. Мы расценивали наш шаг как символ, как доказательство нашей солидарности с идеями движения.

Два дня, проведенные мною на Панской, 5, пролетели как миг. Мы расстались, обменялись взглядами, в которых застыл немой вопрос:

"Встретимся ли снова?", "Не разлучит ли нас навсегда злая минута?"

Я вернулся к себе.

11.7.1944

Наконец пришел час покинуть "малину" на Раковецкой. Все четыре месяца, что я находился здесь, я ждал минуты, когда избавлюсь от своих хозяев-юдофобов. Хотя за это время мы немного обжились здесь, какой-то осадок отвращения остался.

Неделю назад я и Грайек перешли на новую квартиру на улице Лешно, 27.

Новая квартира - комната на втором этаже с укрытием в стене, как обычно. Мы уже успели подружиться с новым хозяином паном Чернотой. Он находит время и побеседовать с нами, и в карты поиграть, находит и повод пропустить по рюмочке. Изгнание союзниками оккупантов из любого важного пункта на любом фронте - повод для выпивки. И в последнее время, когда положение немцев на фронтах ухудшилось, - такие поводы не редки.

Мы говорили с паном Чернотой о политике и обществе, и пришли к выводу, что он не совсем свободен от неприязни к евреям, но на отношении к нам это не сказывается. Его антисемитизм несколько сглаживается внешней привычной вежливостью и образованностью. Наш хозяин умный, приятный в обращении человек - типичный польский буржуа. Он не бунтовщик и не революционер. Пан Чернота против экстремизма и насилия и потому ему претит гитлеровское "решение" еврейского вопроса, хотя и он считает, что евреи - чуждый элемент в Польше.

Улица Лешно была в последние дни гетто разделена надвое стеной: четные номера отошли к гетто, нечетные - остались на арийской стороне.

Все дома на арийской стороне стоят нетронутыми, будто совсем близко от них не бушевала буря, которая унесла все признаки жизни на противоположной стороне улицы. Странно: языки пламени, рвавшиеся с еврейской стороны, не оставили никакого следа здесь. Или стерлись уже черные пятна? Или поджигатели действовали так искусно, что не дали огню оставить след на другой стороне?

Эти две стороны улицы: одна разрушенная, другая - целая - свидетельство разыгравшейся здесь драмы.

В окно нашей комнаты мы видим разрушенные стены, груды кирпича, осколков, а надо всем этим - ясное летнее небо.

В центре этого острова смерти торчат кверху три нетронутых здания: Костел, Павиак, дом на Умшлагплаце, а вокруг идет лихорадочная работа - взрывают подвалы и развалины домов, вывозят кирпичи из руин гетто.

Все четырнадцать месяцев, которые я провел вне гетто, я мысленно не расставался с ним. Но поселившись на улице Лешно, 27, я снова вернулся к уничтоженному гетто, к его развалинам, которые все время перед моими глазами, к этой стене, которую я помню с тех пор и которая местами уже проломлена.


Рекомендуем почитать
Жизнь одного химика. Воспоминания. Том 2

В книге рассказывается история главного героя, который сталкивается с различными проблемами и препятствиями на протяжении всего своего путешествия. По пути он встречает множество второстепенных персонажей, которые играют важные роли в истории. Благодаря опыту главного героя книга исследует такие темы, как любовь, потеря, надежда и стойкость. По мере того, как главный герой преодолевает свои трудности, он усваивает ценные уроки жизни и растет как личность.


Моя бульварная жизнь

Аннотация от автораЭто только кажется, что на работе мы одни, а дома совершенно другие. То, чем мы занимаемся целыми днями — меняет нас кардинально, и самое страшное — незаметно.Работа в «желтой» прессе — не исключение. Сначала ты привыкаешь к цинизму и пошлости, потом они начинают выгрызать душу и мозг. И сколько бы ты не оправдывал себя тем что это бизнес, и ты просто зарабатываешь деньги, — все вранье и обман. Только чтобы понять это — тоже нужны и время, и мужество.Моя книжка — об этом. Пять лет руководить самой скандальной в стране газетой было интересно, но и страшно: на моих глазах некоторые коллеги превращались в неопознанных зверушек, и даже монстров, но большинство не выдерживали — уходили.


Скобелев: исторический портрет

Эта книга воссоздает образ великого патриота России, выдающегося полководца, политика и общественного деятеля Михаила Дмитриевича Скобелева. На основе многолетнего изучения документов, исторической литературы автор выстраивает свою оригинальную концепцию личности легендарного «белого генерала».Научно достоверная по информации и в то же время лишенная «ученой» сухости изложения, книга В.Масальского станет прекрасным подарком всем, кто хочет знать историю своего Отечества.


Подводники атакуют

В книге рассказывается о героических боевых делах матросов, старшин и офицеров экипажей советских подводных лодок, их дерзком, решительном и искусном использовании торпедного и минного оружия против немецко-фашистских кораблей и судов на Севере, Балтийском и Черном морях в годы Великой Отечественной войны. Сборник составляют фрагменты из книг выдающихся советских подводников — командиров подводных лодок Героев Советского Союза Грешилова М. В., Иосселиани Я. К., Старикова В. Г., Травкина И. В., Фисановича И.


Жизнь-поиск

Встретив незнакомый термин или желая детально разобраться в сути дела, обращайтесь за разъяснениями в сетевую энциклопедию токарного дела.Б.Ф. Данилов, «Рабочие умельцы»Б.Ф. Данилов, «Алмазы и люди».


Интервью с Уильямом Берроузом

Уильям Берроуз — каким он был и каким себя видел. Король и классик англоязычной альтернативной прозы — о себе, своем творчестве и своей жизни. Что вдохновляло его? Секс, политика, вечная «тень смерти», нависшая над каждым из нас? Или… что-то еще? Какие «мифы о Берроузе» правдивы, какие есть выдумка журналистов, а какие создатель сюрреалистической мифологии XX века сложил о себе сам? И… зачем? Перед вами — книга, в которой на эти и многие другие вопросы отвечает сам Уильям Берроуз — человек, который был способен рассказать о себе много большее, чем его кто-нибудь смел спросить.