Среди обманутых и обманувшихся - [5]

„Тайна беззакония уже начала действовать“, — сказал еще Апостол. „Тайна беззакония“ лежит в том, что люди неодолимо начали чувствовать соблазнение: „Отныне вы станете яко бози“.

Послушаем еще Мефистофеля из Казани. „Все поводы к брачному расторжению, выставляемые защитниками развода, сводятся собственно к низменно-чувственным побуждениям. Говорят, что не сошлись характерами![1] Но, когда заключался брак, солидарность характеров была же налицо?..“

Где же, скажите, у Мины был ум? Из любви согласилась

Мина за Вальтера выйти! Да… из любви, но к нему ли?

Нет, друзья, не к нему; к отцу, к матери — им в угожденье!

Мотив, из тысячи среди других, не пришедший в ленивую голову Л. Писарева. А ведь „угождение родителям“ — из числа „духовных заповедей“, — и посмотрите, как пухленькая рука пастора или ксендза треплет бледненькую щечку девочки, когда она, подавляя в себе „беса гордости и похоти“, ищет не по сердцу жениха, а безропотно соглашается выйти замуж за того, кто „батюшке с матушкой“ пришелся по вкусу. Мы приводим стихи столетней давности („Красный карбункул“ — в переводе Жуковского), чтобы показать, до какой степени разна мера любви к человеку: 1) у духовного судьи, ну хоть у того же Л. Писарева, у коего, и ему подобных, лежат в фактическом заведывании все исторические судьбы семьи и брака, и 2) у обыкновенного человека, поэта, гражданина; дабы из сравнения читатель мог беспристрастно увидеть, какие великие обещания для семьи содержатся в мысли и тенденции освободиться от аскетических Шейлоков и в желании, чтобы судили впредь о ней поэты и философы. Слушайте, слушайте — и следите за разницей голосов: как подробен осмотр обстоятельств поэтом и как проникновенен, нежен, человеколюбив его тон:

Слушайте ж! За день до свадьбы Мина с печалью заснула:

Вот, ей страшный, пророческий сон к полночи приснился:

Видит, будто куда-то одна идет по дороге;

Черный монах на дороге стоит и читает молитву.

„Честный отец, подари мне святой образок; я невеста!

Вынь мне: что вынешь — тому и со мной неминуемо сбыться“.

Долго, долго качал головою чернец; из мошонки

Горсть образочков достал он. „Сама выбирай“, — говорит ей.

Вот она вынула… что ж ей, подумайте, вынулось? Карта!

„Туз бубновый, не так ли? Плохо: ведь красный карбункул

Значит он… доля недобрая!“ — „Правда!“ — Мина сказала.

„Мой совет, — говорит ей чернец, — попытаться в другой раз!

Что? Семерка крестовая?“ — „Правда!“ — сказала, вздохнувши,

Мина. „Господь защити и помилуй тебя! Вынь, дружочек,

В третий раз; может быть, — лучше удастся! Что там? Червонный

Туз?.. Кровавое сердце!“ — „Ах, правда!“ — Мина сказала,

Карту из рук уронивши. „Послушай, отведай еще раз!

Что? Не туз ли винновый?“ — „Смотри, я не знаю!“ — „Он, точно!

Ах, невеста! черный заступ, заступ могильный!

Горе, горе! молися, дружок! он тебя закопает“.

Вот что, друзья, накануне свадьбы приснилося Мине.

Что ж, помогло предвещанье? Все ж Мина за Вальтера вышла.

Мина подумала, Мина сказала: „Как Богу угодно!

Семь крестов, да кровавое сердце! а после… что ж после?

Воля Господня! пусть черный мой заступ меня закопает!“

…Сначала было ей сносно; хоть Вальтер и часто

Пил и играл, и святыней ругался, и бедную мучил.

Но, случалось, что, тронутый горем ее и слезами,

Он утихал — и вот что однажды сказал он ей: „Слушай!

Я от игры откажусь и карты проклятые брошу!..

Но отстать от вина — и во сне не проси: не отстану!

Плачь и крушися, как хочешь; хоть с горя умри: не поможешь!“

Но и от карт он только пообещал отстать в белую минуту, — которую сейчас же захлестнули минуты черные. Знаю, знаю, что скажут духовные судьи: „Во всем Мина виновата: значит, был же в нем просвет, и, как жена, обязана она была доброе или возможное доброе зерно растить в нем ласкою и увещанием до ветвистого колоса — на то она и жена, т. е. помощница мужа; а что он любил выпить, да и поиграть в картишки любил же — то ведь слаб человек, мы и живем в грехопадении“. Отвечу: да, верно, и растила она; неужели же не растила?! Но ведь не на всяком же камне вырастает пшеница, ведь и лучшее зерно гибнет на большой дороге или упав среди бурьяна? Да и почему это одна только жена „обязана“ успеть в воспитательных заботах о муже, а, напр., такие ученые люди, как Л. Писарев, проф. Бронзов и Барсов, вовсе не „всегда“ успевают с „вверенными“ им питомцами духовных учебных заведений? Только и можно ответить на это: „Она — одёр! вывезет! А мы — господа, и вывезем то, что нам угодно и насколько угодно“.

Вот, чем дале, тем хуже! День ли в деревне торговый,

Ярмонка ль в праздник у церкви — Вальтер наш там.

Кто заглянет

В полночь в трактир, иль в полдень, иль в три часа

пополудни —

Вальтер сидит за столом и тасует крапленые карты.

Брошены дети; что было — то сплыло; поле за полем

Проданы все с молотка…

Таково хозяйство. Рушится дом. И жильцы в нем, точнее, горемычная жилица — то же, что птица, гнездо которой стащили с дерева и топчут по земле его остатки злые мальчишки.

Что-то делает Мина?.. Одна, запершися в каморке,

Мина сидит над разодранной Библией в тяжкой печали.

Муж пришел, и война поднялась… „Ненасытная плакса!

Долго ль молитвы тебе бормотать? Когда ты уймешься!“