Среди ночи - [12]

— Ты жива, — осторожно прошептала тетя Мери. — Наши молитвы были услышаны. Свершилось чудо.

— Это было не чудо, — ответила Лулу.

— Возвращение из смерти, — качала головой тетя Мери.

— Я не умирала, — продолжала Лулу. Ее голос был резким и полным горечи.

— Как бы то не было, ты с нами, ты вернулась.

— Я не вернулась, — сказала Лулу. В ее глазах был гнев. — Я никуда не уходила, я — здесь и буду здесь всегда.

Я, наконец, приблизился к ее постели. Она закрыла глаза, и ее лицо стало чужим. Она будто оттолкнула всех нас от себя как можно дальше.

Позже, в маленьком кабинете в конце коридора с нами говорил врач — человек далеко не молодой, с налитыми кровью глазами, с редкими вьющимися волосами, в белом испачканном сажей халате. От него пахло дымом и пылью.

— Свалилось на вас… — пробормотала тетя Мери. — Все сразу, такой ужасный день.

Я видел его среди носилок с ранеными у парадных ступеней театра со стетоскопом на шее. Он ощупывал посиневшие тела, считал пульс и пытался уловить хоть какое-нибудь их дыхание.

Он тяжело вздохнул. Все его массивное тело чуть ли не вздулось над стулом, на котором он сидел.

— Мне нужно кое-что рассказать вам о Лулу — замечательное исцеление.

— Просто, чудо, — ответила тетя Мери.

— Тут не все поддается объяснению, — сказал он, поглаживая свое худощавое, совсем не молодое лицо. — Я так устал, вы не представляете — как. Как бы то ни было, мы думали, что потеряли ее безвозвратно, но она пришла в себя.

— У нее останавливалось сердце? — спросил я, пытаясь держать голос ровным, из-за чего мне показалось, что вместо меня говорил кто-то еще.

— Это был очень длинный день, — глубоко вздохнув, ответил он. — Но позвольте рассказать вам о ее ранах и о том, что еще предстоит.

И он начал рассказывать обо всех ее переломах и сотрясении мозга, о месяцах терапии и реабилитации.

Он ничего не говорил об остановке ее сердца.

Но и ничего не отрицал.

Позже, я расспрашивал Лулу о том, что произошло.

— Ничего не случилось, — ответила она.

— Когда рухнул балкон, — пытался напомнить я ей. — Я пригнул голову и вдруг оказался на полу. Надо мной было сиденье. Я начал чихать. Это выглядело глупо. Ты это помнишь?

— Нет, — ответила она.

Но ее черные глаза рассказывали о другом. Они устремились куда-то вдаль, прочь от меня. Она никогда не отводила глаз, разговаривая с кем-либо, даже если ее собеседником был я.

— И ты ничего не почувствовала?

— Нет.

— И ты ничего не можешь вспомнить?

— Ты повторяешься. Я… не помню… ни… чего, — четко отделила она одно слово от другого. — Что еще я могу тебе сказать?

— Может, ты сошла с ума?

Она не ответила, но ее гнев обжигал, как раскаленная печь.

Я знал, что хотел от нее услышать. Мне не терпелось узнать, что она видела, когда у нее остановилось сердце, когда в ее венах перестала течь кровь, когда у нее не могли нащупать пульс.

Что она видела и что чувствовала? На что похоже ощущение смерти?

Наконец, она посмотрела мне прямо в глаза:

— Я не воскресала на смертном одре, — сказала она.

Спустя продолжительное время я снова пришел к ней в реабилитационное отделение. Она уже могла сидеть в инвалидном кресле, повязки с ее головы были удалены, и она уже была в платье, которое ей принесла тетя Мери.

Когда я пришел, то она рассматривала сложенные в стопку на ее коленях газеты. Она посмотрела на меня с таким выражением, которого на ее лице прежде еще я не видал. Когда я это осознал, то у меня в уме все засуетилось. В ее глазах наблюдалась все та же злость, к которой добавилось нечто еще — какое-то необъяснимое спокойствие и холод — холод смерти.

— Он на свободе, — сказала она.

— Кто?

— Мальчишка, который устроил поджог. Все из-за него.

Она взмахнула газетой. Я увидел фотографию и заголовок:

«БИЛЕТЕР ОПРАВДАН».

— Мальчишка, — продолжала она. — Который…

Она смотрела мимо меня в окно, будто видела снаружи нечто, недоступное другим глазам. Я наблюдал движение ее губ, когда она заканчивала предложение. Ее голос был настолько тих и низок, какой только мог у нее быть. В ее глазах был ужас.

— Мальчишка-билетер, который меня убил.

Признав, наконец, что она все-таки воскресла.

2

Джон-Пол Колберт, отец Дэнни среди ночи думал о том, как изменилась его жизнь навсегда с тех пор, когда в шестнадцатилетнем возрасте он начал работать помощником управляющего и билетером в театре «Глобус», расположенном в центре города Викбург, штат Массачусетс.

Его должность была не столь привлекательной, как она называлась. «Глобус» был умирающим реликтом золотых времен «Голливуда», когда роскошно оформленные залы театров были облицованы золочеными орнаментами, сидения обшиты вельветом, а на потолках висели огромные люстры из граненого хрусталя, и когда одетые в униформу по типу военной времен гражданской войны билетеры проводили зрителей на их места. Так было во времена двойных сеансов (два фильма по цене одного) и двенадцатисерийных ковбойских сериалов по утрам в каждую субботу.

«Какие были времена!»

Мистер Зарбур был владельцем «Глобуса» уже много лет и рассказывал Джону-Полу о том, как все это выглядело, когда еще никто и не слышал о телевидении, бесплатно доставляющем кино в каждый дом радиоволнами.