Их неожиданно вызвали вместе в обком партии. Паникратов догадывался, что этот вызов не случаен, — возможно, снова круто изменится его жизнь.
Выехали из Кузовков на райкомовской машине.
Даже на станцию, к поезду, секретарь райкома никогда не едет прямо, по дороге надо заглянуть в один колхоз, завернуть на поля соседей, отыскать нужного человека в третьем колхозе. Поэтому выехали «с запасом», прямо с утра, хотя поезд уходил вечером.
Игнат Наумов осторожно вел машину по валкому проселку. От дороги по склону к реке чинно спускались редкие молодые березки, зато с другой стороны на реку навалился высокий лес. И уж дальше, за рекой, — все лес, лес и лес, покуда хватает глаз. Вблизи он темный, вдали — дымчатая синь. Хвойный океан! Где он кончается, где начинается? Если спросить в деревне Лобовище, ответят не задумываясь: «Да тут же и начинается, за рекой, сразу». В Чапаевке скажут: «За полями на Вороньих Выпечках». На Былине, в каком-нибудь Даниловом Осичье, укажут на Крутую Горку: за ней-де пошел большой лес. Все привыкли считать, что лес начинается у их деревни, зато где конец его — только догадываются. В одну сторону он идет до Архангельска, в другую — через Урал, через всю Сибирь — до Владивостока, и там хвойный океан встречается с Тихим. Через всю страну растянулся лес, нет больше в мире таких лесов!.. Его пересекают железные дороги, в нем построены города, поднимаются копры угольных шахт, нефтяные вышки, домны. Лесной океан не дик, он обжит человеком! И в нем — маленький, неприметный Кузовской район, крошечная частичка бесконечно огромной страны.
Игнат осторожно спустил машину вниз по холму. Поехали среди зеленой ржи к видневшимся вдали крышам деревни Лобовище. Вдруг Игнат выругался:
— Эк, раскорячился на самой дороге! Затормозил.
Лошадь лениво тянула большущее, еще не обделанное, корявое бревно. Объехать нельзя было, пришлось остановиться.
— Это Неспанов! — узнал Роднев. — Что он такое тянет? Эй, Федот! Куда везешь?
Федот с готовностью перестал понукать лошадь, подошел к машине, протянул руку по чину — сперва Родневу, потом Паникратову, подумал и подал недовольному шоферу.
— Куда, спрашиваешь, везу? Да никуда. Хоть и вам подарить могу. Вроде лишняя вещь. На дровишки ежели израсходую. Помнишь, ель стояла промеж нашей и чапаевской землей? Тогда она никому не мешала, у нас — с краю, у них — с краю. А теперь Спевкин говорит: «Руби ее, Федот, объединимся — посреди земли окажется, мешать будет». Вот и удаляю.
— Ты б скорей удалялся, а то дорогу запер, — проворчал Игнат.
— Мигом. Папироской не угостите ли, товарищи? Пока с ней маялся, табачком израсходовался.
Роднев, улыбаясь, произнес:
— Год назад мы втроем — Груздев, Спевкин и я — вот под этой самой елью решили пойти к чапаевцам на выучку. Год, а такое чувство — десять лет прошло. Всего даже и не вспомнишь, что за этот год пролетело. Бешено несется жизнь в нашем «медвежьем» углу…
Паникратов долго молчал. Он вспоминал комбайн, застрявший на глухом проселке, крошечные поля — «житные пятачки» среди лесов. Сколько еще их вокруг Кузовков!.. Колхозы-то укрупняются, а поля остаются прежними, неудобными для машин. Леса выкорчевывать нужно, целины перепахивать… много еще придется воевать. Куда, на какую работу бросит теперь его обком? Он бы очень хотел остаться здесь.
— Да, горячо живем, — наконец, согласился он.
Машина обогнула телегу и помчалась среди ржи, тяжело склонившейся, с часу на час ожидающей ножа комбайна.
