Среди лесов - [41]

И тут приехали Груздев и Саватьева. Они в один голос заявили: «Макар Возницын поступил неправильно». Паникратов возмутился, встал на сторону Возницына, но потом, оставшись один, вдруг понял — колхозники правы.

У Федора ни разу в жизни не случалось, чтобы он, что называется, «напился с горя». Но после отъезда Груздева и Саватьевой вечером он вместе с секретарем сельсовета Костей Мяконьким, парнем-увальнем, с вечно доброй, ленивой улыбочкой на лунообразном лице, напился. Напился потому, что не мог понять жизни, что слаб, беспомощен; напился потому, что надо было что-то сделать, доказать всем и самому себе в первую очередь — есть энергия, есть сила, есть попрежнему своя линия в работе. И не мог доказать этого.

На следующее утро шумело в голове не столько от выпитой водки, сколько от отвращения к себе. Костя Мяконький, который вчера, раскиснув, уснул под столом, как ни в чем не бывало вызывал по телефону соседний сельсовет.

Федору идти в колхозы не хотелось, да и незачем — сев окончен; читать, заниматься с тяжелой как чугун головой нельзя. И Паникратов скучно заговорил:

— Так оно и бывает, друг Костя, — лезет человек в гору, выше, выше, думает, что конец жизни застанет его на вершине, а глядь — вершина-то невелика, там снова склон — катись вниз…

Федор вспомнил, как он, удивляя народ, вел из деревни в деревню трактор в свою Коташиху. То было счастливое время, жизнь казалась тогда, как денек в вёдро — ни одной тучки, сплошное солнышко.

Плохой это признак, когда человек начинает с завистью оглядываться назад, в прошлое!

Костя, видя, что Паникратова беспокоит совесть за вчерашнее, с ленивенькой улыбкой начал успокаивать:

— Ничего, бывает, Федор Алексеевич. Это полезно временами встряхнуться.

Его покровительственный тон обидел Федора.

— Встряхнуться! — передразнил он. — Ты, замечаю, что-то частенько встряхиваешься. Что там у тебя? Чего повис на телефоне? Опять, верно, в служебное время Капитолине Фоминичне названиваешь?

— Какая Капитолина Фоминична, — безобидно ответил Костя. — Вчера вечером из Кузовков Никита Козлов приехал, говорит, слух есть — инженеры для постройки гэс прибыли. Хочу точно узнать.

Федор привстал.

— Дай-ка мне трубку.

Жизнь шла вперед, и плох ты или хорош, она все равно заставляет — действуй, не сиди сложа руки.

Властно, как бывало из райкома, из своего кабинета, Федор потребовал от телефонисток немедленно освободить линию для разговора с райисполкомом!

Но в это время за окном раздался автомобильный сигнал.

Костя Мяконький привстал и сообщил:

— Роднев приехал.

Паникратов положил трубку.

5

«Какая нелегкая его принесла?»

Паникратов осел в дальнем былинском сельсовете для того, чтобы жить и работать подальше от Роднева, а тот и не думал оставлять его в покое. Вот и сейчас, кто знает, с чем приехал, уж не узнал ли о вчерашней истории с Костей?

Роднев вошел. Паникратов поднялся со стула и тут же рассердился на себя: «Вытянулся… Много чести!»

Они пожали друг другу руки. Паникратов, усевшись, громыхнул соседним стулом:

— Прошу.

— Да нет, сидеть некогда, — ответил Роднев. — Я за тобой, Федор Алексеевич. Пойдем-ка прогуляемся до одного места и поговорим.

В эту минуту Паникратову хотелось бы сказать независимо: «Занят. Обожди, вот кончу, тогда уж — к твоим услугам». Но никаких дел у него не было, и он спросил нехотя:

— Далеко? Можно, конечно, и прогуляться, а то башка трещит. — Заглянув в глаза Родневу, он с вызовом признался: — Выпил вчера и, кажется, лишку хватил.

Костя Мяконький, скромно шелестевший в углу бумажками, сразу притаился, пригнулся к столу. Но Роднев не удивился, не возмутился. Он, казалось, без всякой задней мысли усмехнулся:

— Ради какого же праздника? — И, повернувшись к двери, поторопил: — Идем, идем, Алексеич, мне надо к двенадцати в райкоме быть.

Паникратова почему-то обидело такое невнимание. «Уж не жалеет ли меня? Еще этого не хватало». И он, выходя вместе с Родневым, упрямо повторил:

— Да-а, был грех.

— Так что ж хвалиться-то?

— Не хвалюсь, а грехи скрывать — нет привычки!

— Ну и молчал бы, коли раскаиваешься.

— Из чего это видно?

— Да уж видно, — Роднев, насмешливо прищурившись, взглянул мельком на Паникратова. — Такие разговоры спроста не заводят.

Паникратов еще сильнее нахмурился и замолчал.

Они подошли к райкомовской машине. У Паникратова был истрепанный на дорогах «козлик», бывший «фронтовичок»; Родневу сейчас прислали сверкающую лаком «победу».

— Здравствуй, Игнат, — поздоровался Паникратов с шофером.

— Мое почтение, Федор Алексеевич.

Раньше Паникратов обычно усаживался на «хозяйском» месте, рядом с Игнатом, сейчас же поместился скромно сзади, как гость. Роднев сел около Паникратова, и «хозяйское» место осталось незанятым. Игнат, почтительно трогая темными руками блестящую головку ручки скоростей, развернул машину, и они поехали по селу не быстро и не тихо, так, как обычно и ездил Игнат Наумов. В прежнее время Паникратов всегда сердился: «Словно яйца на инкубатор везешь».

Не доехав до колхоза «Рассвет», Роднев остановил машину.

— Тут пешочком дойдем.

Они направились к реке. И Паникратов, не спрашивая, уже понял, куда ведет его Роднев. На берегу Былины лежали поля двух колхозов — «Свободы» и «Рассвета». У «Свободы» здесь было большое огородное хозяйство — капуста, морковь, турнепс, репа. «Рассвет» же прежде сеял рожь, лен, овес. В эту весну Макар Возницын распахал рассветинцам их поле и посоветовал не сеять здесь лен, а сажать капусту. Надо же обзаводиться огородным хозяйством, а берег Былины — самое удобное место: и вода под боком для поливки и почва глинистая. Даже рассадой выручил Макар рассветинцев. Все было бы хорошо, но у «Рассвета» капуста не принималась, а на поле «Свободы», как всегда, высаженная рассада сразу же стала набирать силу.