Среди лесов - [30]

Ему открыла хозяйка. И то, что открыла не Мария, еще больше усилило обиду Роднева за самого себя. Он сказал сердито:

— Мне Марию нужно видеть.

Он ждал, что хозяйка скажет: «Нету дома», и он спокойно пойдет обратно. Но та засуетилась:

— Пожалуйста, пожалуйста, товарищ Роднев. Дома, дома.

За ее суетливой любезностью чувствовалось и любопытство, и радостное ожидание чего-то интересного, и боязнь, что вот-вот это «интересное» может сорваться.

Мария, верно, только что мыла голову, ее тяжелые косы, уложенные вокруг головы, казались темнее обычного. Чистое розовое лицо, полная свежая шея, пестренькое ситцевое платьице — опять она новая, не такая, как раньше.

— Пришел? — спросила дрогнувшим голосом.

— Может, не во-время? Помешал?

Она плотнее прикрыла дверь и, взяв за локоть, подвела его к столу.

— Садись. — И сама села.

С минуту глядела она ему в лицо, и Роднев не выдержал этого тяжелого взгляда, он пошевелился, смущенно улыбнулся и признался в том, что и без того было ясно:

— Вот, пришел.

— А я ждала… Я знала — придешь, должен прийти.

Анфиса Кузьминична, хозяйка дома, где квартировала Мария, была из тех старушек, которые при встрече вместо слова «здравствуйте» говорят: «А вы слыхали?» Она весной первая сообщила, что Паникратов-де встречается с квартиранткой. Но эта новость не вызвала большого удивления — он вдовец, она вдовушка, он мужчина хоть куда, и она не уступит, сама судьба — быть свадьбе. Но то, что Мария стала встречаться не с Панкратовым, а с другим, да еще с близким Паникратову человеком, — вот это «новость»!

В Кузовках, где добрая половина жителей между собой кумовья или сваты, такие вести разносились быстро. Однако «новость» Анфисы Кузьминичны не застала Федора Паникратова. Он выехал по вызову в обком партии.

21

Когда в коридоре райкома слышалась тяжелая поступь Паникратова, машинистки в общем отделе начинали зябко кутаться в платки. Секретарь райкома все время был мрачен и раздражителен. С Родневым у него за день до отъезда вышла короткая стычка.

— Федор Алексеевич, будет семинар секретарей первичных организаций, хорошо бы на нем выступили от разинцев и от чапаевцев.

— Это что? Самореклама?

— Нет! — резко ответил Роднев: оскорбить его сильнее Паникратов не мог. — Забота о будущем урожае!

А Паникратову было не до будущего. Какое же будущее, когда сейчас район переживает несчастье! Минует все, забудется, тогда можно подумать и о будущем.

Но вот Паникратов уехал, за него остался Сочнев, а с ним Родневу было легко сговориться.

По дороге, припорошенной сухим снежком, Роднев приехал в Лобовище.

Груздева в правлении не было. Там сидел Спевкин с Алексеем Трубецким, гостем в Лобовище нечастым.

— Вот учу уму-разуму. Боюсь, как бы разинцы не промахнулись с лесозаготовками. Тут председательское соображение нужно. Приехал рассказать, пока не поздно, — здороваясь, пояснил Трубецкой.

— Что за «председательское соображение»? — удивился Роднев. Он знал — колхозы должны выделить на работу в соседний леспромхоз определенное количество людей и лошадей, их нужно назначить, только и всего; какие еще «председательские соображения»?

— А соображения такие, — принялся объяснять Трубецкой, — чтоб государству была польза и колхозу выигрыш, словом, и матка не сохла и телята сыты. Как делали здесь раньше? Приходила им разнарядка, выделяли работников из тех, кто поплоше. Хорошие, мол, и в колхозе пригодятся. И, глядишь, съездили в лес — оборвались, лошадей заморили, а заработать не заработали. Колхозу от заморенных лошадей убыток, работники недовольны, да и государству, само собой, от аховых работников польза аховая. Так ведь было, Дмитрий?

Спевкин с готовностью тряхнул кудрями: «Так, так».

— А мы выделяем лучших работников. Не скупимся, потому что зимой в колхозе работы не много. Даем им лучших лошадей и говорим: «Поезжайте, друзья, не срамите колхоз, больше зарабатывайте». Посылаем не на квартал, а на всю зиму, на сезон. Ребята крепкие, за месяц они всю зимнюю норму выполнят, глядишь, там уже прогрессивные идут; за один кубометр платят как за полтора или за два даже. К концу зимы наши ребята так зарабатывают, что не каждый инженер такой оклад получает. Петр Корпачев, например, в прошлую зиму пятнадцать тысяч привез, а Рогулин — восемнадцать. О Рогулине по лесу слава идет.

— Восемнадцать тысяч! — подавленно протянул Спевкин.

— Да за лошадь, на которой он работал, колхозу перечислили восемнадцать тысяч. А мы десять лошадей посылали, чуть не сто тысяч чистеньких.

— Ах ты, мать честна! — шлепнул по колену Спевкин. — Сто тысяч, как с куста!

— Не с куста, а с леса. Видишь, и колхозники подзаработали, и колхоз в выгоде, и государство не в накладе. Сколько эшелонов леса наши ребята нарубили и вывезли? Разве это не святое дело? А?

— Но лошадей-то измотали, конечно? Вам хорошо — конюшни богатые, а у нас отправь крепких лошадей, весной Лазаря запоем, посевную проводить не на чем.

— А мы в лес вместе с рабочими контролера над лошадьми посылаем, старшего конюха Гаврилова. Тот лошадей замучить не даст.

— Ага. Мы Юрку Левашова пошлем.

У Роднева было в колхозе много дел, и он перебил: