Среди красных вождей - [162]

Привожу выдержки из одного длинного, на пяти страницах, письма от 25 января 1923 года. Высказывая мне сочувствие по поводу моей болезни, он говорит: «…Эпоха, в которую мы живем, настолько тяжела и сурова, что каждому из нас, вероятно, до гробовой доски придется не только работать, но и бороться… Как ни тяжело твое положение и как я ни старался избавить тебя от неприятностей, связанных с этим ревельским делом, мне не удалось его прекратить, и на ликвидацию его тебе, как это ни тяжело, придется потратить свои силы… На днях получилось предписание делегации с требованием твоего приезда, и первый шаг, который необходимо сейчас же сделать, это прислать в делегацию для пересылки в Ревтрибунал подробное и официальное докторское свидетельство, удостоверяющее фактическую невозможность в данный момент совершить поездку в Россию, с указанием твоих болезней и вообще твоего состояния. Я по приезде в Москву (он писал за несколько дней до выезда в Москву) постараюсь убедить ретивых ревнителей правосудия, что задержка твоей явки вызвана действительно невозможностью при данном состоянии здоровья в Москву приехать…» И далее: «…Но я, во всяком случае, хотел бы, чтобы ты приехал в Москву не позже, скажем, марта, апреля, чтобы еще в мою там бытность можно было урегулировать ревельское дело и, если оно дойдет до разбирательства, лично выступить в суде в числе твоих защитников… Ты можешь мне верить, я сделаю все для урегулирования дела, привлеку к этому Менжинского и других знающих тебя лично товарищей…» Письмо заканчивается: «Ну, прощай, милый Жорж. Итак, не хандри, подтянись, поскорее вставай на ноги. Мы еще поработаем».

Одновременно получил письмо из делегации от 26 января 1923 года, в котором мне препровождалась копия отношения Наркомвнешторга от 13 января того же года, в котором просят делегацию, «ввиду встретившейся надобности, немедленно командировать товарища Г. А. Соломона в Москву».

О том, чтобы выехать немедленно, не могло быть и речи: я лежал и с каждым днем все слабел… Но вот 7 марта 1923 года я получаю новое письмо от делегации, датированное 5 марта 1923 г., которое привожу полностью:

«Дорогой товарищ Георгий Александрович, дополнительно к нашему письму от 26 января с. г. настоящим сообщаем Вам в прилагаемой при сем копии содержание полученной сего числа телеграммы от товарища Красина».

Вот копия этой телеграммы:

«Прошу передать Соломону следующее: возбужденное против него дело прекращено, приезд не требуется, всякие ограничения сняты».

Таким образом, кошмар нелепого обвинения исчез. Я стал поправляться. Ликвидация этого дела давала мне возможность честно и прямо расстаться с советской службой… Но прежде чем сделать это, я решил привести себя в полный порядок и спокойно обсудить все положение. Я поехал в Спа, проделал там полный курс лечения. В это время у меня снова началась переписка с Красиным. В письме от 2 июня, в ответ на мое письмо, в котором я сообщал ему о том, что здоровье мое начинает восстанавливаться, он выражал свою радость по этому поводу и сообщал, что правление «Аркоса» решило организовать отделение в Генуе и предлагает мне заняться этим делом и вести его. Одновременно я получил письмо и от Квятковского по тому же поводу, оно хранится у меня так же, как и другие приведенные выше письма. Датировано оно 31 мая 1923 года. Не отвечая Квятковскому, я написал Красину, говоря, что не могу принять этого предложения, так как не сомневаюсь, что условия работы останутся те же: интриги и вообще «гуковщина» и пр., о чем я уже столько говорил в настоящих моих воспоминаниях. Красин усиленно уговаривал меня в нескольких письмах. Так, в письме от 21 июня все того же года он, между прочим, пишет: «…Я очень советовал бы тебе еще раз обдумать сделанное мною предложение, и лично мой дружеский совет тебе от него не отказываться, а, закончив курс лечения, приняться за организацию этого важного и интересного пункта. Если бы, паче чаяния, оказался прав не я, а ты и создались бы невозможные условия работы, то уйти ты всегда сможешь». И далее: «…но повторяю, обдумай еще раз, прежде чем решить окончательно». Он усиленно уговаривал меня и еще в двух письмах от 5 и 8 июля.

Я долго думал… и в конце концов подал прошение об отставке, и 1 августа 1923 года я расстался с советской службой.

Послесловие

Мои воспоминания о советской службе кончены. Но, прежде чем поставить точку, я считаю необходимым сказать в заключение еще несколько слов моему читателю.

Весь мир живет в тревожное время. Официально война окончилась. И принято считать, что народы всего мира вздохнули и дышат свободно. Но всякому ясно, без фраз ясно, что покоя и мира нет. Косвенным доказательством этого являются постоянные конференции, на которых все время с боем выносятся коррективные резолюции и решения как дополнения к тому «миру», который-де царит на земле. И каждая конференция держит в тревоге все человечество: не окончится ли она катастрофой и вместо разошедшихся во взглядах дипломатов не заговорят ли снова пушки…. На политическом горизонте все время низко висят свинцовые тяжелые тучи, из-за которых нет-нет раздаются глухие раскаты приближающейся и вот-вот готовой разразиться грозы… Вот на востоке идет гражданская война в Китае… СССР приложил свою руку к этой бойне. Льется кровь… И льют ее правительства, подписавшие мирный пакт Келлога. Точно человеконенавистнический хохот Мефистофеля, звучат восторженные слова мировой печати, что пакт Келлога знаменует великую дату мировой истории, характеризуемую с преступным сарказмом, с великим издевательством над человеком, словами: «ВОЙНА ВОЙНЕ».