Среди гор - [14]

Когда уполномоченный закончил свою речь, на глазах многих и джатакчи, и батраков показались слезы. «Спасибо советской власти!» — кричали, осмелев, некоторые из них. Бедняки теперь высоко держали голову, ступали по земле твердо и бодро и так громко шуршали своими сыромятными брюками, что баи приходили в ярость.

На другой день после собрания Курман пропустил мимо ушей слова старшей жены Бердибая, велевшей ему съездить в горы и привезти дров. Сказав, что по приглашению уполномоченного должен ехать в аилсовет, Курман сел на серо-пегого хозяйского коня. С этого дня парень держался перед баем не как батрак, а как родственник. Это бесило Бердибая, но он не показывал виду, а близким говорил со злобой:

— После приезда уполномоченного зазнались эти дураки, совсем взбесились, волками стали. Эх, связали меня эти новые законы! Швырнуть бы папаху этого уполномоченного собакам, а самого бросить в ледяной водопад!

— Поделом тебе, — злорадствовала байбиче, — сам же назвал этого оборванца родственником. Вот он и сел теперь тебе на шею. Негодяй! Бродяга! Еще вчера кормил свиней у русских, а теперь на твоем коне поехал.

На этот раз Бердибай не стал возражать своей байбиче. Он сидел хмурый, а жена продолжала:

— Когда тигр делает другом собаку, она начинает лаять на него. Ты назвал этого бродягу братом, он должен был стоять у дверей, а ты усадил его на почетное место. Хватит, выбрось это отребье из юрты! Почему он своевольничает у нас, ездит на твоем коне? Если он тебе брат, пусть терпит удары твоей плетки.

Возвратись Курман один, Бердибай, может быть, исполнил бы совет байбиче. Но Курман вернулся в аил с группой батраков. Среди них был и пастух богача Киизбая Самтыр. Возглавлял их все тот же уполномоченный в серой папахе. Увидев его, Бердибай так рассвирепел, что до крови искусал губы. Байбиче, не привыкшая никого бояться, громко сказала:

— Кто этот человек, вокруг которого собрался весь сброд? Бедняга! И папаха на голове торчит, как верблюжий пуп. Не приглашайте его, переночует и у своих голодранцев. Пусть голая джарма промоет его желудок, пускай до утра поедят его вши. Он еще вспомнит о юрте бая!

Но уполномоченный и сам пошел ночевать к Омуру. Наутро он созвал всех баев, нанимающих батраков, и стал проверять, как они платили пастухам и табунщикам. Самый богатый из баев аила — Киизбай — девять месяцев ни копейки не давал своему батраку Самтыру. Уполномоченный вызвал Киизбая.

Бай сидел не поднимая головы, надвинув на глаза черную мерлушковую шапку с белой кисточкой на макушке и распустив полы своего кашгарского халата. Правой рукой он сжимал сложенную вдвое плетку. По виду богача нельзя было понять, считает он себя виноватым или думает, как бы обмануть уполномоченного. Сколько Киизбай помнит себя, он впервые оказался таким бессильным, беспомощным. «Совсем некстати пришли сюда дети и женщины», — думает Киизбай. Все они с любопытством смотрят то на него, то на уполномоченного. Старухи шепчутся, шлепая губами, мальчишки громко сморкаются. Больше всего раздражает бая какой-то сорванец в белой рубашке. Сидит он верхом на красном бычке с большой лысиной на лбу и продетым через ноздри кольцом из можжевельника, держит в руке длинную палку и, шмыгая носом, смотрит на Киизбая, как на заморского зверя. Осмелься он так смотреть в обычное время, Киизбай прикрикнул бы: «Эй, чей ты сын? Не мозоль мне глаза, убирайся!» Но сейчас Киизбай не кричал.

— Бай, нанимать батраков вы умеете, а почему забываете им платить?

— Я не нанимаю батраков, таксыр.

— За кого вы меня принимаете, бай! Я представитель советской власти. Здесь нет таксыров.

Киизбай хотел ответить, но не смог, словно лишился языка. Его батрак пастух Самтыр молча сидел против хозяина. На голове Самтыра ушанка из шкуры серого козленка. Ее мочили дожди, а потом сушило солнце, она ссохлась, затвердела и уже не подчинялась хозяину, уши ее торчали в разные стороны, — одно смотрело на восток, другое — на запад. Загорелая шея байского чабана блестела, словно ее смазали маслом, чапан был разорван, и сквозь дыры просвечивало голое тело. Батрак был подавлен таким множеством людей, которые смотрели на него кто с любопытством, кто с участием, а иные — с ненавистью. Поглядывая в сторону гор, он думал: «Бог с ним, с баем. Скорее бы уйти к отарам!» В эту минуту уполномоченный, указывая на Самтыра, спросил:

— Вы говорите, бай, что не нанимаете батраков, а кто вот этот человек, сидящий перед вами?

— Он… нашей крови человек… племянник… пасет овец…

— Когда племянник пасет твоих овец, разве можно, чтобы он ходил таким оборванным?

— У него есть и хорошая одежда, но, когда пасет скот, он ее не надевает.

— Скажи, пастух, есть у тебя другая одежда?

Батрак, боясь хозяина, уклончиво ответил:

— Не знаю.

— Как это так?

Пастух вместо ответа опустил глаза и стал рассматривать свои старые чокои, изодранные о камни горных склонов.

— Ой, Самтыр, что ты уставился в землю? — вскочил Омур, — скажи правду. Разве ты не знаешь, есть у тебя одежда или нет?

Пастух с трудом ответил:

— Сами видите мою одежду…

— Бай говорит, что ты ему племянник, правда это? — спросил уполномоченный.