Среди богомольцев - [60]

Есть и между монахами люди симпатичные, особенно между молодыми, не успевшими ещё вполне переработать свою натуру. Испытывая тяжелую борьбу с мирскими привязанностями, они хорошо понимают состояние мирянина, живущего на Афоне по неволе, и смотрят на него с тёплым участием. С ними можно иногда поговорить искренно, стараясь, по возможности, избегать таких вопросов, которые вводят их в искушение. С такими монахами я часто беседовал в последнее время и они своими беседами силились примирить меня с Афоном и ожесточить на мир. Силились они пробудить во мне страх загробных мучений и завлечь блаженством царства небесного. Долго я слушал эти речи и, странно: они стали действовать на меня, вероятно потому, что в них было слишком много теплоты и искреннего желание спасти меня от погибели. Не раз возникал у меня смутный вопрос: а что если и в самом деле погибну? и стал я задумываться, и с ужасом почувствовал первые признаки борьбы… Всё вынесенное мною из мира вдруг стало в глазах моих принимать другой оттенок, поднялись из глубины души религиозные вопросы; мысли путались, а натура рвалась по прежнему к опозоренной жизни мира… Чем ближе подходило время к отъезду, тем тяжелее становилась борьба. Состояние невыносимо тяжёлое, и не дай Бог никому испытать его!

Помню я один тяжёлый вечер на Афоне, не задолго до моего отъезда в мир. В припадке сильнейшей тоски и не зная, что делать со своей головою, я сидел в келье за работой, и в эту минуту вошёл ко мне уже знакомый читателю о. Анатолий, один из моих приятелей в Руссике. Тёплым словом вызвал он меня на откровенность и я высказал ему всё, что накопилось на сердце. Анатолий слушал меня, не прерывая.

– Да, сказал он потом: – теперь я вижу ясно вашу душу. Вы испытываете теперь тоже самое, что в начале испытывает почти каждый монах на Афоне. Вдумайтесь же теперь пристально в своё положение! Теперь над вами сильно работают демоны и хотят заглушить в вас голос ангела хранителя вашего.

– Что же делать мне надо, чтобы демоны не работали? Научите!

– Надо гнать от себя мирские помыслы и молиться. Чем для вас заманчив мир? Вспомните вы эту вечную суету, сплетни, обманы, вечное лицемерие и разврат; вспомните, что вы ещё не знаете всех подлостей мира, вы ещё почти не жили в нём и что придёт время горького разочарования. Взгляните же теперь на нашу жизнь: как здесь тихо, безмятежно; какое крепкое братство и любовь между иноками. Право, как сличишь иной раз мир с Афоном, так легко сделается на душе, что вырвался, наконец, из этого омута и разврата и от всей души благодаришь Создателя за своё спасение. Подумайте же! Взгляните на мир с настоящей точки зрения…

При этом о. Анатолий с желчью рассказал мне несколько грязных фактов из жизни мирской, фактов отвратительных и печальных, о которых в самом деле было не приятно вспомнить на Афоне.

– Видите ли каков мир ваш? заключил он.

. – Но зачем же зло одно видеть в мире? заметил я. – Мне кажется, что вы этим сами себя обманываете. Припомните и хорошие стороны человеческих отношений!

– Мало этих отношений, и даже в основании этих отношений лежит ложь… Сам Господь сказал, что «мир во зле лежит», а кому же лучше знать мир, как не Творцу мира. Ну, положим, что вы счастливы там, вас любят, вам всё удаётся; но среди счастье вспомните ли вы когда о душе своей?

Будете ли когда искренно молиться? Да и некогда там заниматься этим: душа сама собой пойдет к погибели. Очнитесь же, друг мой! Молитесь: молитва поможет. А как легко и отрадно делается на сердце после молитвы: на всех глядишь как друг, как брат, готов обнять каждого. В эти минуты уносишься чувством куда-то далеко, забываешь все труды и скорби, будто не на земле живёшь, а в преддверии рая… Из-за этих блаженных минут стоить жить на Афоне… Что же вы?

Я молчал, а о. Анатолий глядел на меня восторженным взглядом.

– • Не пугайтесь трудов монашеских, заговорил он опять: – подвигов не по силам не требуется. Мы имеем обетование, что нас помилует Бог уже и за то одно, что мы соединили свои судьбы с судьбами Афона, что мы возненавидели мир.

– А давно ли вы сами тосковали о нём?

– Что же, я и теперь иногда тоскую, но ведь это искушение, без которого монах не будет монахом.

– Неужели же всем на Афон идти надо, чтобы спастись?

– Не говорю этого, но лучше предпочесть спасение верное сомнительному. Нам не хочется, чтобы вы погибли, мы все слишком любим вас и потому боимся за вашу душу. А почём знаете: может быть Бог нарочно привёл вас сюда на спасение; может быть он даже накажет вас, если вы покинете Афон…

– Вы меня пугаете?

– Судьбы божии неисповедимы. Кто знает, что будет? может быть вы утонете, или умрёте на дороге отсюда, может вас ожидают в жизни страшные несчастия! Не лучше ли повиноваться голосу совести? Решайтесь-же! Судьбы своей не избежите…

– У меня слишком много привязанности к миру; есть обязанности очень серьезные…

– Всё это Бог устроит, только пожелайте.

– Как же всё это устроится?

– А вот как. Старцы напишут вашим родным, что вы умерли здесь. Вас, конечно, исключат из списков живых людей, ваши бумаги мы все уничтожим здесь и таким образом вы сразу покончите с миром. Решайтесь скорее: завтра же старцы и напишут.