Спящий мореплаватель - [90]

С первых же дней Сэмюель О’Рифи был очарован этим знойным островом с необычными домами, на крошечные балконы которых выходили, как без устали повторял Андерсон, прекрасные смуглые женщины, и махали им руками, и улыбались так, словно вся их жизнь была в этих приветственных взмахах и улыбках. Там доктор обосновался и сделал себе имя. Там, на одном из пляжей к западу от Гаваны, он построил дом из дерева, привезенного из лесов Орегона. Там он случайно обзавелся кубинской семьей. У него родилась дочь-мулатка, которую ее мать, негритянка из Альто-Сонго, чудом оказавшаяся на жизненном пути доктора, решила назвать Висента де Пауль.

Каждый год он ездил в Мэдисон, потому что есть люди, которым пейзажи нужны так же, как воспоминания. И эти люди настолько щепетильны или экстравагантны, что им нужно учиться умирать там, где они научились жить.

И вот весной 1954 года доктор О’Рифи, которому тогда исполнилось славных восемьдесят семь лет, читал при помощи лупы роман. Действие романа разворачивалось в Венеции, но, в отличие от книги Томаса Манна, он разочаровывал его и вгонял в тоску. Вдруг он услышал грохот, словно раскат грома, сопровождаемый обычным в таких случаях сотрясением воздуха.

Он оставил книгу на тумбочке, осторожно заложив страницу лупой.

Вышел в Моррисон-парк. В саду он поднял руки, бодро потянулся и вдохнул запах ясеней. Белка перепрыгнула с дерева на дерево. Он увидел, что в соседнем парке мальчишки играют в баскетбол, и ему захотелось побегать с ними. Трава была еще мокрой от росы. Было десять часов утра, когда он сделал первые несколько шагов по озеру, походившему на огромное зеркало, в котором отражалось весеннее солнце.

В тот же самый момент, только часы будут показывать на час больше, потому что между Мэдисоном, Висконсином и Гаваной всегда был час разницы в пользу (или во вред) острова, Мамина услышала раскаты грома и предположила, что близится гроза. Настоящая летняя гроза, подумала Мамина, которой было уже шестьдесят восемь лет и которая, естественно, знала все природные, и не только природные, но от этого не менее неизбежные катастрофы.

В Мэдисоне начиналась весна и таяние льда. На Кубе так все время и стояло лето, кроме пяти или шести ночей в январе, когда можно было дышать.

Мамина выглянула на террасу и обнаружила, что небо, без единого облачка, залито белым светом. Дождя не было. И он не собирался. Душное, безветренное марево этого утра предвещало долгую череду дней без дождя.

Откуда же слышались тогда эти раскаты грома, заставившие ее вздрогнуть?

Она спустилась на пляж и зашла по щиколотку в воду, не обращая внимания на то, что на ее ногах велюровые тапочки, которые доктор всегда привозил ей из Висконсина. Вокруг ее ног сбились стайки крошечных рыбешек. Она была напугана, сама не зная чем. Она не знала, что делать. Она почувствовала тяжесть в груди, которую всегда связывала с предчувствиями. Мамина, считавшая себя экспертом в области предзнаменований и дурных предчувствий, поняла, что в каком-то уголке Земли происходит что-то плохое, что касается ее.

В это же самое время мистер спокойно шагал по еще покрытой льдом поверхности озера Монона. Звук шагов по льду слышался сильнее, чем зимой. Снова раздался грохот. Лед вздрогнул и пошел трещинами.

Доктору это показалось забавным, и он, улыбаясь, сделал еще несколько шагов. Всем телом ощущая, как ломается лед, он чувствовал, что молодеет, ему казалось, что с каждым толчком он теряет годы. Вдалеке появились черные дорожки разломов.

Мамина, сама не зная, отчего плачет, вернулась с пляжа в дом.

Доктор как зачарованный все шел вперед по озеру Монона.

Другой весной, спустя пятьдесят три года, Валерия, сидя на скамейке в Моррисон-парке с прекрасной книгой тонкого и обаятельного писателя Гленуэя Уэскотта в руках, будет смотреть на озеро и вспоминать ту ночь в октябре, когда она заснула с открытой книгой на груди. Она вспомнит свой сон о далеком озере. Все было белым в том сне, даже тишина. Такой глубокой и такой белой была тишина, что Валерия подумала: такой не бывает больше нигде в мире.

Валерия будет думать о снах, и о мистере, и об Отисе Реддинге. И о смерти, о странных способах, которые она находит, когда хочет предупредить человека, что его скудные и полные трудов дни на Земле истекли.

НАЗИДАТЕЛЬНАЯ ИСТОРИЯ

За много лет до циклона «Кэтрин» 1977 года Оли веро и его друг Жюльетт спали на берегу моря в Гуанабо. Настоящее имя Жюльетт было Рикардо. Его прозвали Жюльетт за восторженную страсть, которую он питал к музе Сен-Жермен-де-Пре Жюльетт Греко. Он подражал ее манере одеваться и на вечеринках таким же бархатным голосом пел «Paris canaille»[140] и «Les feulles mortes»[141].

Оливеро и Жюльетт чудесно провели день на пляже и выпили слишком много рома с лимонной газировкой, так что, когда наступил вечер, им было неохота ехать в Гавану в старом, пропахшем дымом и бензиновой гарью, душном и всегда переполненном автобусе, который с иронией или цинизмом назвали «Звездой Гуанабо». И они решили переночевать на пляже под шепот сосен, качающихся под порывистым ветром с берега, который разгонял москитов. Они расстелили два огромных истрепанных полотенца с гербами гаванского яхт-клуба и улеглись на пляже Гуанабо, где море, как всегда, было спокойным и блестящим от бликов золотой и слишком низкой луны и, как всегда, равнодушным, далеким от всего того хорошего или плохого, что происходило на острове. Мгновение спустя они уже спали.