Спящите трубочистики - [5]

— Что нам снилось? — воскликнули они, глянув друг на друга с открытыми от удивления ртами.

— Мне, хозяин, снилось, — сказал Том, — что была яркая луна и что я сидел за ужином со знатными господами.

— А мне, — сказал Дик, — снилось, что я танцевал под деревьями и кустами, которые были все в цветах. И я слышал, как играли там на арфах и свирелях.

— А мне, — сказал Гарри, — снилось будто я у реки, а к ней по зелёному лугу спустилась леди и взяла меня за руку. Наверно, хозяин, это была моя мамочка, хотя я её никогда в жизни не видел.

При этих словах ехидная ухмылка прилипла к лицу Старого Нолликинса, как жир к тарелке, потому что в нём уже вскипал гнев. Он подскочил со своего места у громадного камина, в котором еле теплился огонёк головешки.

— Ах, знатные господа! Арфы! Мамочка! — закричал он. — Вы наглые неблагодарные жадные дьяволята! Убирайтесь отсюда, или я сейчас так отделаю вас палкой, что вы навсегда уснёте!

Едва схватив мешки и мётлы, они стрелой вылетели из дому и стали на дорожке сада, прижимаясь к стене, как мокрые вороны, и ожидая, когда злой старик выйдет и пошлёт их по делам.

Впрочем, сковородка ветчины Старого Нолликинса оказалась потраченной не совсем напрасно: теперь он точно знал, что сорванцы предавались ночным играм лишь во сне, сами не подозревая, что как тени унеслись ночью к месту сбора всех детей Черитона, чтобы плясать, пировать и радоваться. Всё же он продолжал следить и подсматривать за ними, надеясь поймать их в тот самый момент, когда они устремятся прочь. И хотя временами их лица озарялись той же нежной и безмятежной улыбкой, несмотря на белые борозды от слёз на замурзанных щеках, несколько недель подряд он не мог расслышать ни ритмов странной музыки, ни тишайшего шороха, с каким видения из снов сбегали по деревянной лестнице.

Чем больше предавался он размышлениям об увиденном, тем больше ненавидел трех сорванцов и тем более несносной становилась ему их весёлость. Не мог он только решить, что же делать, если случится ему застигнуть их за ночными проделками: сразу пройтись палкой по спящим телам или подождать, пока призраки из их снов улетят подальше и уже не позволить им вернуться. Вот тогда‑то мальчишки целиком окажутся в его власти.

Жила в то время в Черитоне сморщенная старуха, слывшая колдуньей. Ютилась она в каменной хибаре на дальнем конце дороги, проходившей как раз под стенами островерхого дома Старого Нолликинса. И Старый Нолликинс, от которого уже оставалась почти что тень, однажды постучался к ней тёмным вечером. Видом своим она годилась старику в бабушки. Сидела старуха на корточках в углу у большого чугунного котла, где на медленном огне клокотало какое‑то варево. Старик пробормотал свою историю о «трёх воришках и бесстыжих негодниках», а потом стал препираться о цене за совет. И здесь он хотел что‑то выгадать… Наконец, он положил крону в высохшую лапу колдуньи.

— Если разбудить спящего, — сказала она ему, — до того, как порожденное сном видение вернётся в свою смертную оболочку, тогда наверняка случится его внезапная смерть. Не буди спящего, но не позволяй вернуться бродячей тени, тогда он навеки останется твоим рабом, и никогда не станет старше. А чтоб не подпустить тени, порождённой сном человека или зверя — всё равно — нужно иметь или бант любви из железа, завязанный наизнанку, или подвесить ржавую подкову вверх тормашками, или прибить гвоздём над замочной скважиной венок из веток бузины и ясеня, а все окна должны быть закрыты. Ни кирпичные стены, ни каменные, ни деревянные для таких теней не преграда, но они терпеть не могут железа.

И все её слова были частью правдой, а частью — ложью, потому что глупый старик отказался уплатить карге полную цену за совет. Он знал, и колдунья тоже знала, что на двери его был только деревянный засов, потому что он пожадничал заплатить за новые железные запоры. Воров он не боялся, так припрятав денежки, что ни один злодей на свете не отыскал бы их, хоть целую неделю рылся бы в доме. Он переспросил старуху, чтобы удостовериться, как долго обычный человек может жить и работать, если порождённая его сном тень не вернётся назад.

— Ну, это, — прокудахтала колдунья, — зависит от того, сколько ему лет, какая у него кровь и какое сердце. Бери их в первом цвету, тогда и сохранятся дольше.

Она уже давно догадалась, чего хочет старикан, и нравился он ей ничуть не больше, чем три его непоседливых трубочистика. Очень неохотно он бросил ещё монетку в костлявую ладонь ведьмы и направился обратно к дому, не зная, что старуха, чтобы проучить его за жадность, рассказала лишь часть правды.

В тот вечер ученикам выпала редкая радость поиграть в прятки в пустом доме, где было множество комнат и закоулков, но едва услышав шаркающие шаги хозяина на крыльце, они бросились на постель и притворились глубоко спящими.

Старый Нолликинс вернулся с пучком веток бузины и ясеня, гвоздём за десять пенсов, железным ключом, который он купил у старьевщика и который был когда‑то ключом от мельницы богатого Джереми Первого в Стратфорде–на–Эвоне. Полночи размышлял он над словами колдуньи. «Конечно, — убеждал он сам себя, — кровь у них молодая, и моя палка не даёт им разбаловаться, а что может быть лучше для юного тела, чем долгий труд днём, скудная пища и свежий воздух на чердаке ночью?» Старый хитрец и впрямь думал, что если удастся ему не допустить порожденные сном тени обратно в тела, то три ученика никогда уже не станут ни старше, ни слабей, а будут оставаться такими же проворными и крепкими ещё сто лет. Тогда он сможет пользоваться их трудом сколько захочет, а перед смертью — продать. Уж он‑то отучит их шляться по ночам, когда добрые люди спят в своих постелях! И впервые за много лет скудный ужин из корочки хлеба, ветчинной косточки и кружки воды показался ему манной небесной.