Спящие - [13]

Внезапно Мэй охватывает тоска, стремительная, как адреналин. Она задергивает шторы и звонит старой подруге Катрине. Надо было ехать с Катриной в Беркли. Или в Калифорнийский институт искусств, как она и хотела, и заниматься тем, что ей действительно по душе: живописью или рисованием, а может, и тем и другим. «Вот облом!» – восклицает Катрина, выслушав рассказ про Кару и остальных, и Мэй чувствует, как подруга отдаляется от нее. Чужое слово «облом» режет слух. Все постепенно отдаляются.

В тот же день приходят два новых врача. Первая – какой-то эксперт с Восточного побережья. На ней зеленая медицинская форма, зеленые перчатки и плотная кремовая маска – чистенькая и хрустящая, прямо из упаковки.

Врач проверяет у студентов глаза, горло, сердечные ритмы. Похоже, ее совсем не радует, что больше никто не заболел.

– Иногда инкубационный период затягивается, – поясняет она, словно человеческое тело – инструмент для измерения времени, хотя отчасти так и есть. – Чем дольше проявляется болезнь, тем выше ее шансы распространиться.

Когда приходит очередь Мэй, женщина протягивает ей маску с болтающимися эластичными петельками и предупреждает:

– Носить, не снимая.

Врач держится настороженно, словно имеет дело с опасными химикатами, а не с людьми. Мэй наблюдает за ней – сказывается привычка наблюдать за стюардессами в режиме турбулентности: если те наливают кофе, значит все в порядке, нервничают только неопытные. Однако, судя по напряженному, сосредоточенному лицу врача, опыт дает обратный эффект.

– Никаких физических контактов, – продолжает врач. – Никаких поцелуев. И секса.

Мэй заливается краской. В некоторых вопросах она так и осталась ребенком.

Потом наступает черед второго специалиста – психиатра или вроде того. Мэй расспрашивают, как вела себя Кара незадолго до смерти.

– Не знаешь, она не получала никаких тревожных известий?

– Мы мало общались, – признается Мэй.

– Ее что-нибудь угнетало?

– Если и угнетало, мне она не докладывала.

– А другие ребята? – не унимается психиатр.

– Мы практически не общались.

Из-за масок узники общежития начинают еще больше походить на пациентов. Горячее дыхание обжигает щеки, осознаешь каждый свой вздох и невольно задумываешься, как хрупок этот ритм. Какая ирония – вместо того чтобы рассеять страхи, маска сделала их более осязаемыми.

Тем временем по этажу распространяется новый недуг – невыносимая скука.

В окно библиотеки Мэй подолгу глядит на озеро, мелеющее прямо на глазах. Засуха обнажила песчаный берег, усеянный обломками, среди фрагментов старых лодок, утонувших много лет назад, виднеется ржавый остов допотопного грузовика. Пейзаж, который Мэй считала таким романтичным, теперь внушает тревогу. Лес, обрамляющий горные склоны, кажется мертвым, но даже после смерти деревья продолжают стоять, их ветви почернели от огня, стволы выедены жуками, объяснял профессор биологии, но они по-прежнему стоят, неподвижные, как надгробия.

Мэй невольно думает о Каре, ее мертвом теле, костях. Странно, как телесные недуги затмевают рассудок.

– На что ты там смотришь? – с подозрением спрашивает однокурсница. Как будто Мэй нашла тайный источник развлечений и не хочет делиться.

– Ни на что, – буркает Мэй, наблюдая, как порывы ветра стирают с асфальта надпись «Айанна».

Внезапно за спиной раздается мальчишеский голос:

– Представь потерявший управление поезд. – Прямо так, без вступления.

– Ты о чем? – Мэй оборачивается и видит Мэтью. Чудака Мэтью в красных тренировочных шортах, босиком, маска сбилась набок.

– Представь, что к путям привязаны пятеро человек, – продолжает Мэтью.

– Опять двадцать пять! – восклицает другая студентка. – Снова этот поезд!

Мэй давно подмечала за Мэтью странности: нездоровую быстроту речи, торопливые, лихорадочные жесты – словно он специально изнуряет себя бегом, чтобы потом хоть пару минут постоять спокойно.

– Поезд мчится прямо на людей.

Мэтью весь мокрый от пота. Пот блестит в завитках темных косматых волос, расплывается пятнами на футболке. По библиотеке плывет резкий запах.

– Зачем их привязали к рельсам? – недоумевает Мэй.

– Не суть. – Мэтью смотрит на нее в упор.

Мэй почему-то не в силах заглянуть ему в глаза. Она отводит взгляд и замечает прорехи в подмышках.

– Возле путей есть рычаг. Если повернуть его, поезд поедет в другую сторону и все пятеро будут спасены. Но вот в чем загвоздка: к другим путям тоже привязан человек. Повернешь рычаг – спасешь пятерых, но погубишь одного. – Тело Мэтью вибрирует от рвущейся наружу энергии, и она находит выход в потоке слов, которые обрушиваются на случайную собеседницу. – Ну так как, повернешь рычаг? – допытывается Мэтью.

Абстрактная задача – неплохой способ отвлечься. Вдобавок на памяти Мэй это самый долгий разговор, каким ее удостаивали за шесть недель.

– А люди мне знакомы? – спрашивает она.

Вопрос для нее очень важен, но Мэтью мотает головой – нет, нет, это роли не играет.

– Тогда, наверное, поверну.

– Точно? – Кажется, Мэтью доволен ее ответом, подтверждающим его собственные мысли.

На этаже вдруг поднимается суматоха. Медсестры пришли измерить температуру.

– А если рычага нет? – не унимается Мэтью. – Если единственный способ остановить поезд – сбросить на рельсы что-нибудь тяжелое, а из тяжелого под рукой только толстяк?