Спящие пробудятся - [14]

Когда очередь дошла до его пленников, Мустафа опустил глаза. Гюндюз легонько толкнул его в бок.

— Гляди, один из твоих уцелел!

Мустафа увидел, что молоденького белобрысого рыцаря отводят в сторону. Приметив его молодость, султанский сын Муса остановил занесенную над его головой саблю: тех, кому не было двадцати, не убивали.

И опять катились отсеченные головы, хлестала на смятую бурую траву кровь, застывая лужами, источала тошнотворный сладкий запах бойни, дергались, валясь друг на друга, обезглавленные тела.

Солнце, миновав зенит, уже клонилось к закату, а конца все не было видно.

Наконец старший сын султана Сулейман, великий визирь Али-паша и кадий Аляэддин преклонили колени у султанского стремени, умоляя ради бога забыть свой гнев, дабы не навлечь на себя гнев божий чрезмерным кровопролитием.

Баязид внял их просьбе. Отобрав себе самых молодых и знатных пленников, повелел остальных вернуть тем, кто их пленил.

Шли месяцы, а смущение, испытанное Мустафой в тот день, не проходило. Быть может, жаль ему было напрасно загубленных жизней? Нет, за пораженье, равно как и за победу, была одна цена — жизнь воинов. На то и война, чтобы убивать врагов, а жалости к врагу тогда еще не ведал он. Может быть, в нем говорила досада? Ведь пленники считались добычей тех, кто взял их в плен, и гнев султана лишил его законной добычи? Но в последовавшем за битвой походе на его долю пришлось куда больше добычи, и досталась она ему легче. Он сумел расплатиться с оружейником и отправить с оказией порядочную стопку золотых отцу. А под мышкой хранил на шнурке кису с каменьями и серебром на черный день. И вообще не страдал он пороком алчности.

Меж тем тревога в душе росла, а суть ее по-прежнему была ему темна.

В чем заключался смысл султанской мести? Да был ли он вообще? — Павших воинов — их местопребывание рай! — оно не воскресило. А враг и без того был устрашен невиданным разгромом. Париж, Рим и прочие гявурские города наполнились похоронным звоном, оттуда могли грозить султану разве лишь бессильными проклятиями. Столица тысячелетней Византии готова была пасть к его ногам, как перезрелый плод. К тому же в Царьграде не угасла память о бесчинствах, что здесь творили крестоносцы, об их насилиях, грабежах, о том, как сжигали они в церквах православных вместе с женами и детьми. В Константинополе народ страшился френков, латинян, пожалуй, больше, чем турок, — их успели узнать, с ними сжились и даже вместе сражались. Нынешний император Маниул, бессильный данник султана Баязида, прежде чем сесть на трон, сам вместе с воинством своим сопровождал султана в походе на последнее владение греков в Малой Азии и первым среди осаждавших турок взошел на стены греческого города Филадельфия. Не безрассудно ли было теперь ожесточать и устрашать убийствами пленных тех жителей Царьграда, что уповали на справедливость и милосердие османов?

Но Мустафа сам был тогда не столь рассудителен, чтобы его могло смутить безрассудство султана.

III

Когда Баязид возвратился вместе с войском из похода за Саву, купцами-генуэзцами в престольный город Бурсу был доставлен огромный выкуп. Его собрала вся Европа, чтобы освободить из плена своих вельмож, князей и полководцев: двести тысяч золотых дукатов. Помимо денег Баязиду прислали белых соколов из полуночной Норвегии, розовое и белое полотно из Реймса, тканые обои из Пикардии с изображением подвигов Александра Македонского, что, без сомнения, не могло не льстить султанской гордости.

На радостях он устроил празднество, в коем довелось участвовать и азапам. Им было повелено согнать со всей округи зверя к тем местам, где Баязид был намерен потешить своих знатных пленников зрелищем охоты.

Стоя на опушке леса, Мустафа увидел, как к шатрам, разбитым в поле, собрались все семь тысяч государевых сокольничих и шесть тысяч доезжачих, а затем и сами охотники: у каждого — по нескольку породистых коней, ведомых ездовыми, по десятку гончих в атласных попонах и по барсу в алмазном ошейнике. Попробуй отличи, кто из нарядных всадников — гявур, кто — правоверный, кто — победитель, а кто — пленник. Да их и не было здесь. Были только охваченные охотничьим азартом вельможи.

На мгновение перед глазами Мустафы вновь возникли втоптанные в кровавое месиво тела его товарищей, груды обезглавленных тел. И тут впервые его смятение обрело имя — несправедливость.

Наутро после охоты и пира султан, прежде чем отпустить пленников восвояси, призвал их к себе.

— Я не беру с тебя клятвы, — сказал он самому знатному из них, герцогу Бургундскому, — что ты больше не подымешь на меня оружия. Напротив, ежели, вернувшись, ты не устрашишься и, собрав войско, снова двинешься на меня — милости просим. Надобно, чтобы вы хорошо запомнили нас в бою.

Вместо узелка на память передал он в подарок королю Франции полное вооружение османского воина, где среди прочей снасти было шесть луков с тетивой из человеческой кожи.

В тот же день весть об этом облетела все государево воинство. Гордые слова султана вызвали восторг.

Но вскоре пришло Мустафе в голову, что, выместив гнев на рядовых вражеских воинах, султан Баязид отпускал домой опаснейших врагов — ведь то были предводители неверных! И ради славы своей готов был повторить все сначала. А воины его, будто позабыв, во что обошлась им его слава, восторгались удалью своего повелителя. И он, Мустафа, вместе с ними.