Спящие пробудятся - [12]

В их сотне были разные люди: и одубевшие, бесчувственные, словно стенобитные орудия, и спесивцы, превыше всего ставившие свою честь и воинскую доблесть, и равнодушные мастеровые, считавшие свое воинское умение ничем не хуже любого иного ремесла, а если оно оплачивается выше, то ведь и риска в их ремесле больше. Были, подобно ему, и искренне убежденные в справедливости веры Мухаммада и необходимости пролития крови ради утверждения ее. Вера помогала им видеть во врагах едва ли не животных, а если и людей, то низшего разряда, чья жизнь не стоит медной монеты. Впрочем, и жизнь мусульманина, в том число их собственная, ценилась невысоко, по крайней мере, эта, земная. Главной считалась вторая жизнь — там, после смерти, которую можно было добыть бестрепетным исполнением долга. А смерть в бою за веру, по уверениям мулл, была надежной порукой вечного блаженства.

Не сразу понял он, что вышел из первых сражений невредимым, — две легкие раны не в счет, благодаря старым бойцам, глядя на которых учился он одолевать себя. Они ни на миг не выпускали его из глаз. Если по юношеской горячности он оставлял без защиты спину, прикрывали ее своею, а стоило допустить оплошку, грозившую стать последней, приходили на помощь ударом палаша или меткой стрелой. Когда он понял это, то был уже связан с ними тем до гроба незабываемым товариществом, что объединяет людей, вместе смотревших смерти в глаза.

«Истинным воином становятся после трех боев и первой раны», — молвил сотник, передавая Мустафу из отряда саруханского бея в пеший корпус азапов самого султана. И правда, в первом бою Мустафа не помнил себя, во втором — помнил только себя, в третьем — и себя, и врагов, и товарищей. А первая рана могла сделать его или трусом, или безрассудным рубакой. Но, видно, не сделала, раз сотник выделил его вместе с пятью лучшими молодыми воинами: «Эти не подведут».

И тогда уразумел Мустафа, что опека старых вояк объяснялась не добросердечием и не расположением к его особе, а приказом сотника, по опыту знавшего, что большинство молодых воинов гибнут в первых схватках. Сотник у них был бережливый.

Но не только у двадцатилетнего Мустафы, у поседевших в боях азапов упало сердце в тот ясный осенний день, когда увидели они, как в облаках пыли движется на них стена — закованные в броню кони и всадники, мечи, пики, щиты, латы, кресты и хоругви. Сто тысяч врагов.

В этой рати под благословение папы римского собрались знатнейшие рыцари Франции и Англии, Германии и Чехии, Италии, Венгрии, Польши. При виде необозримого леса копий возглавивший поход король Венгрии Сигизмунд горделиво воскликнул:

— Если бы даже небо обрушилось, то не упало на землю: его удержали бы эти копья!

Предав огню и мечу несколько болгарских городов, крестоносное воинство вышло к Дунаю и уже шестнадцатый день осаждало Никополь, когда на помощь осажденным прибыл с державной силой султан Баязид и приказал разбить лагерь посреди широкой долины.

Вместе со всеми рыл Мустафа рвы, насыпал высокий земляной вал, вбивал дреколье, ставил щиты для защиты от вражеской конницы. Когда поднялось солнце, вся долина, насколько хватал глаз, превратилась в ощетинившуюся крепость: каждый корпус, прикрытый валами и рвами, стоял перед своим стягом — санджаком, а слева от белокрасного знамени азапов Анатолии сверкал и хлопал на ветру белый с золотой монограммой санджак-и-алем — стяг всей державы, означавший, что среди войска пребывает султан. Мустафе впервой приходилось биться под началом самого повелителя. При виде необозримого войска грудь его переполнилась сознанием сверхчеловеческой силы, коей сам он был крохотной частицей.

И не от страха упало у него сердце, когда на их великую силу пошла стеной другая, не меньшая, а от чувства ничтожной малости своей в предстоящей схватке, подобной малости единого пшеничного зерна между огромными тяжкими жерновами.

Сеча завязалась вдали, левей султанской ставки. Грохот огромных, как котлы на тысячу воинов, османских барабанов, подобный реву землетрясения или грому, заглушил крики «Аллах! Аллах!», ржанье коней, звон оружия. А что творилось там, не разобрать было и ястребиному взору: густая, как туча, пыль скрыла ряды сражавшихся.

Азапам оставалось только ждать, а ожиданье смерти, известно, страшнее ее самой.

Барабаны на миг стихли, и до них долетела весть: разбит шеститысячный отряд френков, среди пленных — наследник бургундского престола, прозванный гявурами Бесстрашным.

Однако это был лишь первый удар. Главный пришелся по ним, по азапам.

Что видит, что помнит в таком сражении рядовой боец, каким был Мустафа? Топот закованных в броню коней. Страшный, таранной силы удар. Ров, заваленный бьющимися телами. Повисшего с распоротым животом на дреколье воина. Крики командиров: «Стреляйте по коням! Рубите им ноги!» Искаженное яростью лицо врага, тут же рассеченное палашом. Рев обезумевших вьючных верблюдов в тылу отряда. Вязкую от крови и мочи землю. Растоптанные, размозженные тела товарищей. И неудержимое, неостановимое движение стальной лавины.

Весь их корпус, десять тысяч воинов, был втоптан в буро-багровую грязь. Лишь трем десяткам азапов во главе с беем удалось пробиться к соседнему отряду придворных янычар.