Она видела себя свободной, красивой, нарядной девушкой, которая гордится своей чистотой. То она идёт по полю, которое волнуется, золотистое, при розовом свете зари, то сидит в саду и поёт песню. Ей снилась мать. Ей снилась вся её жизнь, но не такая, как на самом деле, полная слёз, мерзких оскорблений, горя, а иная… Жизнь, которою она хотела бы жить, которою, может быть, живут другие, взысканные судьбою счастливицы! И всё ей снился тот хуторок, о котором прежде она так мечтала с Павлом Климентьичем, белый, уютный, окружённый вишнёвыми деревцами и подсолнечниками.
Сумерки кругом становились всё гуще. Марилька перестала различать день и ночь. Однажды, освободившись от оцепенения, она почти ощупью нашла на подоконнике чашку с манной кашей и, делая страшные усилия, чтоб не уронить её, покормила скворца. Павла Климентьича в комнате не было. В отворённую форточку вскочил большой серый кот и, прижавшись брюхом к земле, стал нежно смотреть на скворца. Но Марилька не могла ни крикнуть, ни махнуть рукой. Она опять засыпала.
То был последний сон Марильки.
Огромный поезд приснился ей. Не было видно ни конца, ни начала этой цепи вагонов. Они медленно катились, с мерным гармоничным лязгом, и все пассажиры, толстые и с жестокими лицами, молча смотрели на Марильку, одиноко стоявшую на пустынной платформе. Тусклый свет падал сверху. Вдруг она увидела, в вагоне третьего класса, где был простой народ, человека с приветливой улыбкой. Марилька сейчас же узнала, что это – Христос, потому что он был красавец, босой и одет как нищий. На коленях у него сидел Сеня; мальчик был в одной рубашечке; он смеялся и держал в ручках шпачка. Марилька вскрикнула, охваченная неизъяснимой радостью, и побежала по платформе.
Вагоны всё двигались, исчезая в густеющем сумраке вечной ночи.
