Спутники смерти - [86]

Квартирка была небольшая, похожая на жилой фургон: одна комната, кухонька и спальный уголок, наполовину задернутый занавеской. Рядом с занавеской стояла маленькая детская кроватка, в кроватке валялась груда игрушек; видимо, днем она использовалась как манеж. Мебель была потертой: бордовый диван с серыми боками и стертым кантом, старый, весь в трещинах, кожаный стул из недорогого магазина «Экорнес», журнальный столик с узором из кругов, оставленных стаканами и пивными бутылками. Но сейчас на нем стояли белая кружка с орнаментом из красных полосок и следами засохшего кофе и пластиковая бутылочка с соской — для ребенка.

— У вас мальчик? — Силье утвердительно кивнула. — Как его зовут?

— Сёльве.

— Красивое имя, — улыбнулся я.

Она скрючила гримаску:

— Вы же не о нем разговаривать сюда пришли, а?

— Нет. Можно мне присесть? — И я кивнул на кожаный стул.

Она махнула свободной рукой, а сама уселась на диван, прижимая младенца к груди. У того уже начали слипаться глазки, и он издавал тихие звуки, похожие на урчание.

— У него животик болит, — объяснила она, как будто я был инспектором из охраны детства или другой официальной инстанции.

— По его виду не скажешь, что ему тут плохо, — успокоил ее я, правда, это прозвучало не слишком убедительно.

— Да, ему тут хорошо! — Она вызывающе посмотрела на меня, как будто ждала, что я стану с ней спорить.

— Последний раз мы с тобой виделись одиннадцать лет назад, помнишь?

— Забудешь тут вашими заботами!

Я пригляделся к ней. Ей сейчас, должно быть, лет двадцать семь. Взрослая женщина. Однако я узнал в ней ту девчонку, которую видел всего пару раз, и к тому же разглядел в ней теперь и кое-что от ее матери, на которую она прежде была совсем непохожа: немного агрессивную и нервную манеру держаться, которая часто отмечает людей, чью жизнь постоянно сопровождают представители властей. Прическа «конский хвост» исчезла. Волосы были коротко острижены и слегка завиты, отчего ее маленькое лицо сделалось выразительнее. Рот хранил выражение недовольства, а взгляд, устремленный на меня, был грустным и горьким. Судя по угрюмому виду, своей жизнью она была не слишком довольна.

— Расскажи мне про вас — про себя и про Яна Эгиля.

— С какой это стати?

Я наклонился вперед.

— Я приехал, чтобы помочь вам, Силье.

— Да вы и в прошлый раз так говорили! И наврали, как и все остальные.

— Я никогда никому не вру. Я сделал все, что мог. Но этого оказалось недостаточно. Улики были слишком серьезными, так что я ничего не смог поделать.

— Ян Эгиль сказал, что ты его предал. Сказал, что надо было тебя пристрелить прямо там, в Трудалене. Одним мерзавцем в мире стало бы меньше. Это ты виноват в том, что с ним случилось!

У меня между лопатками неприятно зачесалось.

— Как он может меня в этом обвинять?! Вспомни, сколько там было полицейских. Его бы схватили в любом случае. И ведь это он сам сказал полицейским, чтобы меня отыскали в Бергене.

— Да, точно! — Из ее глаз брызнули слезы. — Он хотел, чтобы ты приехал из Бергена, потому что ты был для него как… как отец.

— Да?

— Так что ты его предал больше, чем кто-либо другой.

— Боже мой…

— Да уж, тебе сейчас лучше молиться ему, если ты в него веришь. Не хотела бы я быть на твоем месте, когда Ян Эгиль тебя разыщет! — Все еще продолжая плакать, она с трудом выдавила угрожающую улыбку.

— Сесилия мне сообщила, — наконец выговорил я, — что у него есть что-то вроде списка… Что он сказал тебе, кого хочет прикончить. Это правда?

Она смотрела на меня, сжав губы, и ее взгляд победно сверкал: ей явно нравилось чувствовать собственное превосходство.

— Может, и правда, — прошептала она чуть слышно.

— Что ты сказала?

— Что слышал! Он хотел урыть вас обоих: тебя и этого, второго — Терье Хаммерстена, что спал с его матерью. Да и хозяин хосписа ему не особенно нравится, так что тому тоже не поздоровится.

— Хансу Ховику?

— Да, тому, что смылся со всеми деньгами сразу после того, как получил в наследство Либакк.

— Так он… тоже в этом списке?

— О чем ты?

— О списке тех, кого он хочет убить.

— Да нет никакого списка! Просто есть кое-кто, с кем надо разобраться.

— С Хаммерстеном он уже разобрался, как я понял.

— Ну и что с того? Тот сам был убийцей, насколько мне известно!

— Так ты об этом знаешь?

Силье угрюмо взглянула на меня исподлобья:

— Да, он убил моего родного отца в семьдесят третьем. Ян Эгиль говорил мне об этом.

— Послушай, Силье… расскажи мне, что у вас произошло с Яном Эгилем? Почему он объявил эту войну именно сейчас?

Она посмотрела на меня пустыми глазами:

— Не знаю я ничего ни о какой войне. Все, что знаю, — это то, что, когда мне было двадцать, я переехала с востока поближе к тюрьме, где сидел Ян Эгиль. Я его там навещала. А когда его стали выпускать на свободу — в пробные освобождения, он первым делом пришел ко мне, и мы… У нас всегда было все хорошо в койке-то, у Яна Эгиля и у меня. Мы с ним похожи, сделаны из одного теста — чего уж скрывать. — По ее лицу скользнуло выражение ласковой грусти. — Так вот… А через два года у меня уже был ребеночек. Когда Сёльве родился, у Яна Эгиля появилась причина вести себя примерно, чтобы он поскорей смог выйти и начать нормальную жизнь. Может быть, впервые в его исковерканной несчастной судьбе. Но не вышло…