Спустя вечность - [108]
Насколько помню, за то время, что я был в Илебу, у нас случился только один пожар, и он был быстро потушен. Но мы продолжали тренироваться, это была наша работа, мы раскатывали шланг и и бегали по кругу за маленькой пожарной машиной. Сама по себе работа в пожарной охране была не тяжелой, но угнетала психологически. У нас было много времени и возможностей обсуждать слухи, дела отдельных заключенных, мы читали газеты, которые нам проносил кто-нибудь из защитников. Кое у кого дела были серьезные, и они падали духом, когда кому-то со схожим случаем выносили приговор, а вначале сроки давались очень большие. Не хочу называть никого из тех девятнадцати человек, которые жили со мной в одном бараке, хотя многие из них сегодня, наверное, не имели бы ничего против этого. Как я понимаю, среди нас не было бесчестных откровенных предателей. Лишь несколько моих друзей с довоенных и военных времен. Сейчас их уже нет в живых. Но были там и очень молодые люди, надеюсь, они еще живы и, может быть, прочтут эти строки.
Приятным разнообразием барачной жизни было назначение в так называемую «внешнюю команду» — для работ за пределами лагеря. Такие работы любили все: там обычно лучше кормили, и заключенные имели возможность встретить людей с воли, может быть, даже родственников, если полицейские милостиво разрешали позвонить по телефону. К сожалению, я только один раз попал на такие работы. Нас на грузовике отвезли в усадьбу Кьёрбу недалеко от Саннвики на огромное поле, засаженное морковью, которую следовало прополоть и прорядить. Этому я научился еще в детстве в Нёрхолме, а здесь к тому же во время жары две добрые женщины напоили нас кислым молоком.
Кормили в Илебу плохо, об этом можно сказать, не боясь обвинения в придирчивости. Порции были маленькие, калорийность пищи — низкая, все исхудали, и лица у нас стали «интересные». Однажды ночью всех в бараке прохватил понос, несмотря на то, что нам были сделаны прививки против тифа и паратифа. Большой бачок переполнился, но выходить ночью было строго запрещено. И все-таки я вышел вместе с другими, мы направились к уборной, и нас окликнул дежуривший «бутерброд».
— Нам надо выйти! — крикнул я ему. — Или мы все обосремся! — Тут требовались народные выражения, чтобы тебя поняли.
— Ладно, только давайте скорее! — крикнул он. — Как бы вас не подстрелила охрана!
Вначале там всякое случалось. Помню один случай, произошедший среди бела дня, мы тогда еще жили в переходном бараке. На плацу с несколькими полицейскими стояла молоденькая девушка и стреляла из пистолета. Одна пуля прошла сквозь стену барака рядом с головой фронтовика Бьёрна Эстринга, который даже под Ленинградом не был так близок к смерти. Как ни странно, я познакомился с той девушкой несколько лет спустя. Она была забавная болтушка и очень добрая. Потом она уехала в Америку и вышла там замуж за американского сержанта.
Эти пять месяцев в пожарной охране и два последних в камере не нанесли мне душевной травмы. У каждого были свои трудности, здесь были люди действительно в тяжелом душевном состоянии, но, как уже было сказано, я говорю исключительно о себе.
Кнут Тведт достал мне художественные принадлежности, и я сделал там несколько набросков. Часть из них я сохранил, часть раздал товарищам по несчастью. В то время люди стали мне ближе, оно и давало и отнимало, но я не жалею, что мне пришлось все это пережить. Однако понял я это годы спустя, и меня охватывает сильное волнение, когда, я, оглядываясь назад, работаю над этой книгой. Мне было тридцать три года, но за время своего короткого заключения я стал старше больше чем на семь месяцев, которые просидел там, — и, может быть, немного умнее.
Я предпочитаю не называть имен. Слово Илебу до сих пор звучит одиозно для многих, несмотря на прошедшие годы, и я, в первую очередь, забочусь о родственниках заключенных, которые не хотят вспоминать. Но зная точно, что меня простят те, кого это касается, я все-таки назову несколько известных имен. Эти люди ничем себя не опозорили, напротив, их заслуги признаны всеми и их имена почитают в широких кругах.
Скульптор профессор Вильхельм Расмуссен — тогда ему было шестьдесят шесть лет — был самым удивительным из всех узников Илебу. Ему там нравилось! Его совесть была чиста, и он получил разрешение без каких-либо ограничений заниматься лепкой и обжигать свои работы в керамических печах Илебу, начнем с этого. А ведь это и была его жизнь! Большего он не и требовал. Творческая работа давала ему ту свободу, которой не хватало нам, остальным. Здесь у него под рукой были материалы, была глина и был гипс, и здесь он мог обжигать готовые работы. Через несколько месяцев бюсты и наброски стояли уже рядами.
Ему начали поступать заказы. Заказчиками были барачные бароны и дельцы, у которых на свободе были средства, но и обычные бедняки — тоже. Мы все были нищие, однако если модель была достаточно интересна, Вильхельм лепил наши головы бесплатно. Правда, я не знаю, получал ли он что-нибудь и от баронов, он был настолько поглощен своим искусством, что вообще не думал о деньгах.
А вот другие думали. В Илебу попадались разные типы.
В книге рассказывается история главного героя, который сталкивается с различными проблемами и препятствиями на протяжении всего своего путешествия. По пути он встречает множество второстепенных персонажей, которые играют важные роли в истории. Благодаря опыту главного героя книга исследует такие темы, как любовь, потеря, надежда и стойкость. По мере того, как главный герой преодолевает свои трудности, он усваивает ценные уроки жизни и растет как личность.
Со времен Макиавелли образ политика в сознании общества ассоциируется с лицемерием, жестокостью и беспринципностью в борьбе за власть и ее сохранение. Пример Вацлава Гавела доказывает, что авторитетным политиком способен быть человек иного типа – интеллектуал, проповедующий нравственное сопротивление злу и «жизнь в правде». Писатель и драматург, Гавел стал лидером бескровной революции, последним президентом Чехословакии и первым независимой Чехии. Следуя формуле своего героя «Нет жизни вне истории и истории вне жизни», Иван Беляев написал биографию Гавела, каждое событие в жизни которого вплетено в культурный и политический контекст всего XX столетия.
Народный артист СССР Герой Социалистического Труда Борис Петрович Чирков рассказывает о детстве в провинциальном Нолинске, о годах учебы в Ленинградском институте сценических искусств, о своем актерском становлении и совершенствовании, о многочисленных и разнообразных ролях, сыгранных на театральной сцене и в кино. Интересные главы посвящены истории создания таких фильмов, как трилогия о Максиме и «Учитель». За рассказами об актерской и общественной деятельности автора, за его размышлениями о жизни, об искусстве проступают характерные черты времени — от дореволюционных лет до наших дней. Первое издание было тепло встречено читателями и прессой.
Дневник участника англо-бурской войны, показывающий ее изнанку – трудности, лишения, страдания народа.
Саладин (1138–1193) — едва ли не самый известный и почитаемый персонаж мусульманского мира, фигура культовая и легендарная. Он появился на исторической сцене в критический момент для Ближнего Востока, когда за владычество боролись мусульмане и пришлые христиане — крестоносцы из Западной Европы. Мелкий курдский военачальник, Саладин стал правителем Египта, Дамаска, Мосула, Алеппо, объединив под своей властью раздробленный до того времени исламский Ближний Восток. Он начал войну против крестоносцев, отбил у них священный город Иерусалим и с доблестью сражался с отважнейшим рыцарем Запада — английским королем Ричардом Львиное Сердце.
Автору этих воспоминаний пришлось многое пережить — ее отца, заместителя наркома пищевой промышленности, расстреляли в 1938-м, мать сослали, братья погибли на фронте… В 1978 году она встретилась с писателем Анатолием Рыбаковым. В книге рассказывается о том, как они вместе работали над его романами, как в течение 21 года издательства не решались опубликовать его «Детей Арбата», как приняли потом эту книгу во всем мире.