Спустя годы - [34]

Лина выписала направление на рентген и, вручив его медсестре, снова склонилась над Диком.

— Скоро тебя отвезут на рентген, а пока обещай мне, что будешь лежать и не двигаться. Договорились?

— Заметано! — Парень улыбнулся, приободренный доверительной манерой молоденькой докторши.

Когда сестра принесла результаты рентгенографии черепа и позвоночника Дика, Лина, взглянув, вздохнула с облегчением. В боксе, где стояла каталка Дика, она застала его мать и подружку, до крайности взволнованных.

— Хорошие новости! — поспешила обрадовать их Лина. — Считай, что легко отделался, Дик. В шейном позвонке микротрещина. Скажи спасибо Сэму, что не позволил тебя двигать. Спинной мозг не поврежден.

Дик расплылся в улыбке.

— Доктор, значит, мне можно идти домой?

Лина покачала головой.

— Извини, дружок, но придется тебе полежать в больнице. В лучшем случае, месяц строгого постельного режима.

Дик застонал.

— Еще одна хорошая новость — рентген черепа прекрасный…

— Вы хотите сказать, на снимке видно, что у моего драгоценного чада в черепной коробке ничего нет? — пошутила миссис Грин, видимо острая на язык.

Лина рассмеялась и снова склонилась над каталкой.

— Дик, хочу кое-что тебе сказать.

— Да, доктор?

— Постарайся поменьше гулять по крышам! — И, пожав ему на прощание руку, отправилась на осмотр малыша, который умудрился засунуть себе в нос бусинку.

Мать ребенка страшно нервничала.

— Сколько раз я ему говорила: не смей ничего совать в нос и уши! Что за бестолковый мальчишка!

— Поверьте мне, с детьми его возраста такое случается сплошь и рядом, — успокаивала ее Лина. — Как его зовут?

— Шон.

— Привет, Шон! — Лина улыбнулась большеглазому малышу, заметив, что из правой ноздри у него сочится слизь с кровью.

— Привет! — с важным видом отозвался он.

— Скажи-ка мне, что ты засунул себе в нос?

— Бусинку Мэгги.

— Мэгги — его старшая сестра, — пояснила мать.

— Шон, ты засунул только одну бусинку?

— Одну. Потому что мама стала кричать.

— Понятно! — Лина рассмеялась. — Шон, а можно я ее вытащу?

Малыш кивнул.

— Можно. Шон не боится.

— Молодец! — подбодрила его Лина. — Сейчас мы ее достанем. Быстро-быстро. Сестра, принесите нам, пожалуйста, носовой лоток. — Сестра вышла, а Лина достала из кармана халата маленького игрушечного медвежонка и протянула Шону. — Познакомься, это Тедди. Однажды он тоже засунул себе в нос бусинку и знает, как это неприятно. А потом я ее вынула. Подержишь Тедди? А то ему в кармане скучно одному.

Шон с готовностью кивнул и схватил пухлой ручонкой игрушку.

Когда сестра вернулась, Лина вставила в ноздрю носовой расширитель и, обнаружив бусинку, с помощью пинцета осторожно извлекла ее.

Мать ребенка с облегчением вздохнула.

— Спасибо, доктор! Огромное вам спасибо!

— Ну что, Шон, теперь все в порядке? — спросила Лина, кивнув на ярко-желтую бусину в лотке.

— Шон берет Тедди с собой! — заявил малыш, прижимая игрушку к груди.

— Как тебе не стыдно, Шон! Отдай сейчас же! — возмутилась его мать.

— Пусть оставит себе, — понизив голос, сказала ей Лина. — У меня целый арсенал игрушек специально для таких пациентов!

— А свои у вас есть, доктор?

— Простите? — не поняла ее Лина.

— Дети. Вы так хорошо с ними обращаетесь!

Лина смутилась.

— Я еще не замужем.

И она с ужасом почувствовала, что краснеет, но не осмелилась задуматься почему.

12

Жизнь наполнилась ощущением бесконечного праздника, но стала еще суматошнее. Каждую свободную минуту Лина проводила с Энтони — зачастую их дежурства совпадали, и мимолетные свидания распаляли страсть, оставляя чувство ненасытного голода. Заведующий отделением хирургии ушел на три недели в отпуск, а больничное руководство, как всегда — из соображений экономии, — на замену никого приглашать не стало, и вся нагрузка свалилась на Энтони.

Когда ему сообщили «приятную» новость — эту миссию взял на себя Марк Стэнтон, — Энтони с трудом сдержался.

— Видела бы ты его довольную физиономию! — кипятился он, пересказывая неприятный разговор Лине. — Думаю, им руководили не столько производственные, сколько личные мотивы.

Они сидели за ужином в уютном итальянском ресторанчике, который считали теперь «своим», и пили кьянти.

— Ты серьезно?

Энтони пожал плечами.

— Абсолютно! Он наверняка знает, что мы с тобой встречаемся. Думаешь, он забыл тот вечер? Да он никогда нас не простит. Видела бы ты, как он смотрел на меня! — Он поморщился. — На редкость отвратный тип! И, кажется, мстительный… Знаешь, по-моему, у него крыша не в порядке.

— А по-моему, ты сам себя накручиваешь! — возразила Лина, но душа тревожно заныла при мысли, что в словах Энтони есть доля правды.

Между тем Лина ощущала враждебное отношение и к себе. Мэри Карбайд еще до появления Энтони ее не жаловала, а теперь стала откровенно агрессивной. Впрочем, в уме ей не откажешь! На людях старшая медсестра никогда не обнаруживала своих истинных чувств к Лине — напротив, была сама вежливость и предупредительность, но стоило им остаться наедине…

Лина не знала, как с этим справиться. Жаловаться начальству? А что, если ей не поверят? Ведь доказательств у нее нет. Только ее слово против слова Мэри. И вообще, это так унизительно — врачу-женщине жаловаться на медсестру, тем более что ни у одного из врачей-мужчин претензий к Мэри Карбайд нет. Но делать что-то надо: в конце концов это мешает нормальной работе! Вся больница — во всяком случае, женская часть персонала, — с упоением следила за развитием событий.