Спуститься и подняться - [7]

5 часов 35 минут утра. Позади двадцать один километр. Вброд форсируем горную реку и, конечно, застреваем в ней. По берегам горелый лес. На чёрных мокрых ветках мёртвых лиственниц светлые капли дождя. Дождь уже давно. Встречная машина. Люди вылезли, пытались нам помочь. Ничего не вышло. Попрощались. Как только сквозь просветления в облаках начинает просовываться солнце, так ото всего идёт густой пар, и брезент сразу делается тёплым. Но это на считанные минуты. Потом опять холодная мгла и озноб. Комары продолжают подниматься в горы за нами.

07.30. Пришёл трактор, вытащил. Тащит до двадцать второго километра полтора часа. Тайга редеет. Каменные реки текут в распадках.

08.00. Появился снег, всё холоднее, рядом бродят облака. Уклон дороги не меньше двадцать градусов. Какие же всё-таки прекрасные машины эти ЗИЛы!

10.00. Едем по каменистым осыпям. От тряски болит живот, руки так устали, что невозможно держаться за борта, лопнуло стекло в часах. Вокруг на камнях растёт только карликовый кедр. С перевала по колеям несутся навстречу нам потоки воды. Сильный дождь.

12.00. Засели на скате Клюквенного хребта. Под кузовом ревёт вода, из машины не вылезти. Холод. Пейзаж типично заполярный, мурманский. А на этой же параллели в Калининграде сейчас не продохнёшь от жары, и надо поливать фруктовые сады.

13.40. Догнал трактор, вытащил. Спуск в Намингскую долину со Скользкого хребта. Кажется невозможным, но это факт — мы едем головой вниз, такой уклон! Видны гольцы Удоканского хребта. Угрюмость гор, хранящих медь. Все в морщинах, лысые, неприступные. Редкие лиственницы и карликовый кедр.

15.05. Приехали. Наминга. Посёлок из одной улицы, новые жёлтые дома, большущее здание клуба, строится больница и много-много ещё всего вокруг строится.

Вечером. Сейчас узнали, что вчера на переправе через Чару погибли четыре человека из тех, кого мы встретили, когда засели в пятый раз, из тех, кто нам хотел помочь. Среди погибших одна женщина. Они пытались переправиться самовольно, лодка перевернулась. Тела до сих пор не нашли.

Удоканской экспедиции совершенно необходим второй вертолёт.

Суть горных работ, которые ведутся здесь, в следующем.

Чтобы определить запасы руды, надо измерить толщину пласта. Над пластом — горы. Бурить с их вершин вниз невозможно — слишком глубокие скважины. Пришлось пробивать горы с боков штольнями и бурить уже из них. Длина штолен будет уникальная — до четырёх с половиной километров, а вход только один. Вентилировать такие глухие штольни чрезвычайно трудно, откатывать породу тоже. Входы в штольни находятся в труднодоступных местах».

Горы безмятежны. Тени облаков бесшумно бредут по голым вершинам, по каменистым осыпям, равнодушно падают в пропасти, подсинивают снег в лощинах. На склонах гор ярко зеленеют малахитовые глыбы.

У входа в штольню номер один сидят рабочие, курят, смотрят вниз в далёкую долину Наминги. Там ярко желтятся новым деревом домишки посёлка, отсюда они совсем крошечные.

Чуть кружится голова.

Трёхсотметровая пропасть.

Валуны, осыпи и двести двадцать девять косых и шатких деревянных ступенек. Три Исаакиевских собора, поставленные один на другой. И каждый день сюда надо подняться — с валуна на валун, со ступеньки на ступеньку; потом надо идти в забой и работать; потом спуститься.

Рабочие только что поднялись, они в поту, они дышат тяжело. За этот подъём и спуск в любую погоду — в мороз и пургу, в жару и безводье — им оплачивают тридцать минут рабочего времени. Гулко и тяжело стучат натруженные сердца, подрагивают ноги, с хрипом дышат груди, забитые табачным дымом.

Работяги сидят на самом краю пропасти, смотрят вниз и курят уценённый «Казбек» — по десять копеек пачка. Эти папиросы пролежали на полках сибирских магазинов с пятидесятого года.

— А на гору Казбек для туристов канатную дорогу построили, — говорит кто-то и щёлкает заскорузлым пальцем по папиросной коробке, по чёрному всаднику.

— Не на Казбек, а на Эльбрус…

— Сюда бы этих туристов…

Недалеко в лощине виден снег, грязный, вспухший; языком дохлой собаки извиваются между гор остатки лавины. Из-под языка выбивается ручей, бежит вниз по камням, звонко, прозрачно взбулькивая.

Пятого мая глухой ночью произошёл здесь снеговой обвал. Под пятнадцатиметровым слоем снега и камней погибли два проходчика.

Очень суровы здесь горы.

И этой зимой опять зависнут над дорогами и домами снеговые, стотонные гребни.

Удокану нужны миномёты. Говорят, в Хибинах уже применяют миномёты для обваливания лавин. Какой-то отставной майор разъезжает по горам и палит из старенького миномёта, и всё получается очень здорово. А читинские военные всё не могут решить этот вопрос, хотя геологи ещё прошлой зимой просили их об этом…

Работяги ворчат и жалуются на морозы, лавины, на то, что от снеговой воды, лишённой минеральных солей, фильтрующейся через омеднённые руды, женщины заболевают здесь зобом, а у мужчин крошатся зубы.

Спецкор слушает жалобы и вспоминает тихий голос Королькова. Тем, кто шёл здесь первым, пришлось собирать снег между камней на сопках столовыми ложками, чтобы натопить чайник воды. Теперь есть водопровод. Теперь есть дома, электровозы в штольнях, электростанция, баня, мощные вентиляторы, станки алмазного бурения, сотни машин, тракторов, бульдозеров, есть столовая, в которой кормят лучше, чем в Чите. Правда, кормят только консервами. Правда, есть жалобы на качество алмазных коронок. Но, например, Жидков — заместитель начальника управления — считает, что дело не в качестве коронок, а в неумении бурить ими. И быть может, его требовательность — залог будущей победы. Поэтому спецкор говорит: