Спуск в Мальштрем - [4]

Как передать, что я почувствовал в эту минуту? Я затрясся как в лихорадке. Я знал, что значит это слово, что он хочет мне сказать. Ветер мчал наше судно в водоворот Мальштрема, и ничто не могло спасти нас!

Пересекая главный поток, мы всегда держались как можно дальше от водоворота, даже при тихой погоде, да и то дожидались затишья. Теперь же несло нас в самый водоворот, да еще при таком урагане! Конечно, — подумал я, — мы попадем туда как раз во время затишья, — значит, есть еще надежда… — Но в ту же минуту я выругал сам себя за эту безумную мысль. Разумеется, никакой надежды нет, я очень хорошо понимал, что гибель неизбежна, хотя бы мы были на девяностопушечном корабле.

Между тем первый натиск шторма ослабел, или, быть может, мы привыкли к нему; во всяком случае поверхность моря, до тех пор гладкая и ровная, вздулась чудовищными валами. На небе тоже произошла странная перемена. Всюду кругом оно оставалось черным, как вар, только над головой прояснело в виде круглой площадки чистейшей лазури, с которой светила яркая полная луна. Теперь мы могли ясно различать все окружающие предметы, но, боже, что за картина осветилась перед нами!

Я пробовал заговорить с братом, но грохот, причины которого я не понимал, до того усилился, что он не слышал слов моих, хотя я кричал во все горло над самым его ухом. Но вот он покачал головой, побелев, как полотно, и поднял палец, точно хотел сказать: «Слушай!»

Сначала я не понимал, но вскоре у меня мелькнула ужасная мысль. Я вынул из кармана часы, посмотрел на циферблат при свете луны и швырнув их в море, залился слезами. Они показывали восемь. Мы упредили мгновение затишья; водоворот был в полном разгаре!

Ежели судно хорошей постройки, тщательно удиферентовано, не слишком нагружено и идет полным ветром, волны точно подкатываются под него — зрелище, которое всегда удивляет неморяка. До сих пор мы легко скользили по волнам, но вот исполинский вал подхватил нас под корму и стал поднимать — выше — выше — точно на небо. Я бы не поверил, что волна может подняться на такую высоту. Затем мы помчались вниз быстро — быстро, — так что я почувствовал дурноту и головокружение, точно падал с высокой горы. Но пока мы были наверху, я успел бросить взгляд кругом, — и этого взгляда было достаточно. Я тотчас определил наше положение. Водоворот Моское-штрем находился за четверть мили от нас, но он так же мало походил на обычный знакомый мне Моское-штрем, как пучина, которую вы видите перед собой, на мельничный ручей. Если бы я не знал, где мы находимся и чего должны ожидать, я бы совсем не узнал местности. Я невольно закрыл глаза от ужаса. Веки сомкнулись сами собою, точно в судороге.

Минуты через две волнение сразу улеглось, и мы попали в пояс пены. Судно круто повернуло налево и помчалось в этом направлении с быстротой молнии. В ту же минуту оглушительный рев превратился в пронзительный свист, — точно несколько тысяч пароходов вздумали разом выпустить пар. Теперь судно мчалось в поясе пены, которая всегда окаймляет устье водоворота, и я ждал, что мы, вот-вот, ринемся в бездну. Мы различали ее очень неясно, так как судно неслось с чудовищною быстротой. Казалось, оно совсем не погружается в воду, а скользит по поверхности пены подобно мыльному пузырю. Правой стороной оно было обращено к водовороту, а левой к океану, который мы только что оставили. Он стоял стеной, заслоняя от нас горизонт.

Как это ни странно, но теперь, когда мы находились на краю бездны, я был гораздо спокойнее, чем раньше, когда мы приближались к ней. Утратив всякую надежду, я не испытывал ужаса, который так придавил меня вначале. Вероятно, отчаяние придало мне силы.

Вы примете мои слова за похвальбу, но, уверяю вас, в эту минуту я думал, как прекрасна подобная смерть и как нелепо беспокоиться о своей ничтожной особе при виде такого чудесного проявления могущества божия. Кажется даже, я покраснел от стыда, подумав это. Немного погодя, я не на шутку заинтересовался самим водоворотом. Мне положительно хотелось исследовать его пучины, хотя бы ценою жизни; и я жалел только, что нельзя будет поведать старым товарищам о тайнах, которые мне доведется увидеть. Без сомнения, это странные мысли для человека, находящегося в таком положении. Я часто думал с тех пор, что быстрое вращение судна привело меня в такое возбужденное состояние.

Было и другое обстоятельство, подействовавшее на меня успокоительно, именно то, что мы находились под защитой от ветра. Как вы сами видите, полоса пены находится значительно ниже уровня океана, который возвышался налево от нас, в виде громадной черной стены. Если вы никогда не бывали на море при сильном волнении, то не можете представить себе, до чего томительна действуют ветер и пена. Они ослепляют, оглушают, душат вас, отнимают у вас всякую способность к мысли и к действию. Но теперь мы были избавлены от этой муки, как приговоренные к смерти преступники, которым разрешают пользоваться маленькими удобствами, не дозволявшимися, пока участь подсудимых еще не была решена.

Невозможно сказать, сколько кругов мы сделали в поясе пены. Мы вертелись в нем около часа, постепенно приближаясь к окраине. Все время я держался за рым-болт. Мой брат ухватился за пустой бочонок от воды, привязанный на корме, единственный предмет, оставшийся на палубе, когда ураган налетел на нас. А когда мы приблизились к краю воронки, брат оставил бочонок, подполз ко мне и тоже ухватился за рым-болт, стараясь в припадке ужаса, оттолкнуть мои руки, так как для нас обоих он был слишком мал. Не могу выразить, как я был огорчен этим поступком, хотя и видел, что брат себя не помнит, что он помешался от ужаса. Я не стал с ним бороться. Я знал, что, все равно, будем ли мы держаться или нет. Итак, я предоставил ему рым-болт, а сам перебрался на корму. Это было не особенно трудно, так кал шхуна неслась ровно и держалась прямо на киле, покачиваясь только из стороны в сторону. Не успел я ухватиться за бочонок, как судно разом накренилось на левый борт и ринулось в пучину. Я прошептал молитву и приготовился к смерти.