Спрятанная война - [38]

Сан-Франциско показался праздником после долгих удушливых будней Нью-Йорка. Золотисто сияя в лучах спелого летнего солнца, он напоминал зрелую, налившуюся соками, готовую радостно треснуть от распирающих молодых сил желто-оранжевую дыню.

Схватив в аэропорту такси, я минут через тридцать оказался в центре города на 16-й авеню. Сбросив скорость до пятнадцати миль, водитель, плавно шурша шинами, заскользил по ней на ветхом «додже». Он нажал на тормоз напротив дома № 1221, и автомобиль легонечко качнуло, словно на волне. Я расплатился и вылез из него, чувствуя, как яростно стучат маленькие молоточки в висках. Взгляд мой магнитом притянуло окно на втором этаже компактного особнячка. В его обрамлении я увидел бледное лицо и два внимательных, настороженных глаза.

Молоточки заколотили еще отчаянней. Холодной ладонью я вытер с затылка теплый пот. Медленно поднялся по ступеням на второй этаж. Позвонил. Дверь открылась без скрипа. Я увидел то же лицо и те же голубые, ломающие встречный взгляд глаза.

– Здравствуйте, – сказал я на всякий случай по-английски, не будучи уверен, что передо мной Переслени. – Вы Алексей?

– Да, – ответил он и зачем-то провел ребром ладони по белесым, в проталинках, усам.

Я представился и протянул ему руку. Его пожатие было слабым, неуверенным.

Из соседней комнаты вышел Микола Мовчан.

– Хай, – сказал он и улыбнулся.

– Привет! – поздоровался я, но на сей раз по-русски. – Какими судьбами на западном побережье?

– Путешествую, – ответил он, пожав плечами.

Судя по этому беззаботному жесту, можно было подумать, что он здесь проводит каждое утро, а вечером возвращается на восток.

– Почему с Миколой ты говоришь по-русски, а со мной по-английски? – спросил Переслени. В голосе его сквозила смесь настороженности и обиды.

– Потому что с ним мы уже знакомы, – ответил я. – А тебя, Алексей, я знал лишь по фотографии. Боялся ошибиться.

– Проходи в ливинг-рум[29], – пригласил он, открывая массивную, кофейного цвета дверь.

Гостиная оказалась просторной светлой комнатой с камином, диваном и журнальным столиком. У широкого окна курил сигаретку чернявый крепыш лет двадцати пяти в потертых джинсах и нейлоновой куртке. Он поздоровался со мной, сунул в магнитофон кассету и прислонился спиной к белой стене. Через секунду запел Розенбаум:

Лиговка, Лиговка, Лиговка!

Ты мой родительский дом.

Лиговка, Лиговка, Лиговка!

Мы еще с тобою попоем…

– Пущай поет, – сказал крепыш. – Разряжает атмосферу.

– Мое появление сильно накалило ее? – спросил я.

Мовчан дружелюбно улыбнулся. Крепыш, который, как выяснилось, работал каменщиком-строителем здесь же, в Сан-Франциско, сдвинул и без того сросшиеся черные брови.

У камина стоял книжный шкаф, уставленный книгами на русском языке. Судя по названиям, почти все они были посвящены разным периодам российской истории. Автоматически взгляд сфокусировался на бежевой брошюрке, называвшейся: «Николай II – враг масонов № 1».

Я продолжал разглядывать обстановку.

Гостиную и кухню разделяла небольшая темная столовая. В самом центре овального обеденного стола красовалась соломенная ваза с ананасами и апельсинами. На краю лежала помятая банка кока-колы.

– Долго будешь в Сан-Франциско? – спросил Мовчан.

– Нет, – ответил я. – Думаю улететь одним из сегодняшних вечерних рейсов.

– Думаешь или улетишь? – не унимался он, вперившись в меня тяжелым взглядом.

– Улечу, – сказал я.

Мовчан и чернявый крепыш заметно успокоились.

Дослушав песенку, Мовчан хлопнул в ладоши и резко встал с дивана.

– Ну, – сказал он, – нам пора. Дела, понимаешь…

– Понимаю, – согласился я.

– Ну, прощай! – Мовчан протянул руку.

Он еще раз улыбнулся и, обняв крепыша за плечи, вывел его из гостиной. Через минуту хлопнула входная дверь.

Переслени вернулся в комнату, поменял кассету в магнитофоне. Уменьшая громкость, спросил;

– Что же тебя все-таки интересует?

– Твоя жизнь, – ответил я.

– Как видишь, – он иронично-удовлетворенно обвел глазами свою квартиру, – живем – хлеб жуем. – И засмеялся, руменея в скулах.

– Да, – согласился я, – квартирка и впрямь недурная. А где же гараж с машиной?

– Сейчас, видишь ли, их нет… – уклончиво ответил Алексей. – А откуда тебе известно об этом?

– Рита Сергеевна показала фотографию: ты на фоне машины и гаража. В письме ты тоже, если помнишь, об этом писал.

– Как мама? – вдруг спросил он, глядя в окно, нервно кусая ноготь.

– Юрий Сергеевич сказал, что за последнее время она сильно сдала. Я был у них перед отлетом из Москвы.

– Бедная моя мама… – Переслени подошел вплотную к окну, положив на стекло ладони, прильнув к нему щекой.

Постоял так с минуту, резко повернулся:

– Садись на диван, – сказал он. – У нас времени мало: скоро Ленка придет – не даст нормально поговорить.

– Жена твоя? – спросил, вспомнив про Ирину.

– Подруга… – махнул он рукой. – Жена… Какая разница. Так, живем вместе. Потом поглядим-посмотрим.

– Это все ты читаешь? – спросил я, кивнув на полки.

– Ленкина библиотека. – Он вскрыл банку содовой. Разлил воду по стаканчикам. – Но я тоже листаю. Интересно все это. В Союзе ничего подобного у меня не было. Само-, так сказать, образовываюсь… Ну, спрашивай валяй!