Спроси заклинателей духов - [18]

…Провожали их Кайо и Кен. На дорогу Кайо вынесла что-то завернутое в тряпицу. Агыга кивнул, положил сверток в мешок. Потом Миронов узнает, что это прэрэм — костный мозг оленя с толченым мясом, самое калорийное средстве в долгих переходах. У них оно было как лакомство, вернее даже, как НЗ, который можно тратить для удовольствия, ведь пищи было с собой достаточно.

Для собак захватили с собой целую нерпу. Агыга объяснил, что о корме не надо заботиться, по пути будут избушки, там есть запасы, и людям хватит, и животным. Миронову оставалось только доверять каюру, он теперь полностью подпадал под его власть, хотя каюр формально подчинялся Миронову.

«Десять дней примерно, не так уж и много…» — думал Миронов.

Шли чаще ночью, когда подмораживало. Днем отсыпались на солнышке, выбрав хорошую проталину, разбивали палатку. Иногда валились усталые рядом с палаткой, в меходежде было тепло.

Агыга надел двум собакам чулочки — они порезали лапы о лед, чулочков у него было припасено достаточно. Миронов старательно изучал все детали каюрского быта — и как Агыга разговаривает с собаками, и какой выбирает снег, и как псов кормит, и когда дает им передышку, и когда сам отдыхает, и как укладывает на нарте груз, и как строит взаимоотношения с пассажиром. Есть чему научиться в такой дороге, есть чему. Многое придется постичь Миронову, чтобы потом уже не забывать.

Долгая дорога, ночевки в снегу, хорошо выполненная обоими работа сдружила каюра и пассажира. И когда уже вернулись в поселок, вместо подарка отдал Миронов старику все банки-склянки-консервы, что были в рюкзаке (вот ведь как хорошо дорогу рассчитали, что даже вернулись с продуктами и полным НЗ!), и весь остаток спирта, что хранился у него в гостинице, а было там литра два.

Кену он выложил две нейлоновые рубашки, заграничные, одну новенькую, вторую один раз лишь надеванную, они тогда входили в моду. Кен не удержался и сказал:

— Пришли мне такую же.

— Бери сейчас! — ответил Миронов. — Когда я еще в центре буду? А мне пришлют, бери!

Кен взял и принес Миронову нерпичьи торбаса и нерпичьи штаны.

— Непромокаемые, — сказал он. — В твоей работе очень пригодятся. Залезай в воду и стой — и ничего. Сухо, тепло, как в постели.

— Ну, спасибо, Кен!.. Вот это я понимаю! А легкие-то! Да в них бегать в маршруте как олень буду!

— Да, — смеясь, согласился Кен. Он был рад, что его подарок пришелся геологу по душе.

— Да, пока не забыл, — засуетился Миронов. — Давай я дяде расписку напишу!

Он достал из планшета полевую книжку, вырвал две странички, сел писать.

В те годы, вспоминает сейчас Миронов, листок, вырванный из блокнота и подписанный пассажиром упряжки, являлся для бухгалтерии неопровержимым финансовым документом. (Расписка. Я, имярек, арендовал упряжку и совершил проезд по маршруту такому-то, общей протяженностью столько-то км с каюром таким-то. Число, подпись.)

Это сейчас, если надо выбить транспорт у другой неподведомственной организации, приходится запастись справками, печатями, доверенностями и проч. и проч. А тогда бухгалтерия смотрела на километраж, производила несложные расчеты, платила каюру покилометражно, а счет выставляла той организации, представителя которой каюр вез. Стоило это недорого, как такси. Цена километру была такая же.

Миронов увеличил в полтора раза против истины пройденный километраж, колхоз заплатит Агыге хорошо, а как еще можно отблагодарить каюра? Все, что было у Миронова свое, он уже отдал. Можно поблагодарить и от имени геологической экспедиции.

— Вот и все, — написал Миронов и передал бумагу Кену. — А я в ночь на вездеходе полярной станции укатываю в райцентр. Самолетов еще долго не будет, надо торопиться. Спасибо тебе, спасибо дяде передай, хороший он старик.

— До встречи, — сказал Кен. — Если с Чукотки не уедешь, обязательно встретимся.

— Да мне только в этом в нашем районе еще работать почитай три года до отпуска! Надоедим еще друг другу! — засмеялся Миронов.

Встречались они еще не раз. То Кеннакук по своим делам приедет в райцентр, то Миронов окажется на побережье, Один раз даже ходили на медведя, тогда он не был запрещен к отстрелу. Миронов уже и не останавливался в гостинице, а, приезжая, заходил к Кену, швырял в угол спальный мешок, Кен мешок вышвыривал на кухню и стелил шкуры. На медвежьей шкуре да под пыжиковым одеялом — разве с мешком сравнить!

Очередной весной понадобилось ехать Миронову, нашел ему Кен другого каюра. Не мог Агыга, вот уж больше месяца лежит, не поднимается, совсем заболел, и врачи ничего сделать не могут и в район не отправляют. Говорят, не транспортабельный.

Вернулся Миронов через неделю, когда Агыги уже не было в живых. Посидели тихо с Кеном, вспомнили старика. Бабушка Кайо пропадала в соседнем доме, она теперь больше жила у соседей, там сверстницы, две старухи вдовые.

Миронов расположился на полу, на шкурах. Закурил. Рядом с ним присел Кеннакук. Перенес со стола стаканы и флягу. Сходил за чаем.

— Вот… — неопределенно сказал Кен. И они помолчали.

— Как он умирал? — спросил Миронов.

— Он тебя хорошо вспоминал, — ответил Кен. — Говорил, чтоб я тебе помогал. И еще распорядился, устное завещание…