Память
Партизанский отряд, где Мария Градова была радисткой, едва отбил упорную атаку врага. Похоронив убитых, отряд в сумерках поздней крымской осени перенес тяжелораненых к своему аэродрому. Мария в полузабытьи лежала на окровавленной плащ-палатке.
Перед рассветом густо затуманило, но все же самолет к ним пробился. И Мария, скованная болью, услышала, как командир отряда упрашивал летчика:
— Возьми нашу радистку. Добром прошу тебя. Леший!.. Не выдержит долго она.
А летчик закричал ему:
— Сказал — и баста! Живых надо вывозить, а не покойников! И так перегрузил. Как бы с этими не гробануться…
Загремев винтом, машина разорвала туман и скрылась. И тогда у Марии промелькнула мысль, что она уже умирает, раз летчик отказался спасти ее на своем самолете.
От горя и чужой жестокости она хотела заплакать, но потеряла сознание…
Очнулась Мария в полдень.
Не открывая тяжелых век, она вслушивалась в хриплый грохот бомбовых ударов, гул валившихся деревьев и свист осколков мин, рвущихся где-то поблизости. Яркие круги плыли перед глазами, в ушах шумело. Неожиданно взметнулся новый белый взрыв, после которого стало так тихо и просторно, что захотелось, чтобы кто-нибудь поиграл на гармошке. Мария насторожилась, желая услышать шаги гармониста, но не дождалась.
Медленно возник свет сквозь дрожащие ресницы, освещая размытые очертания незнакомых предметов.
Казалось, ее недоверчивый взгляд заново рисовал потерянный мир, неясные формы и скупые краски которого она воспринимала, наслаждаясь забытыми звуками: скрипом кровати с никелированной спинкой и белыми подушками, шелестом мохнатого одеяла с затейливым рисунком.
Еще больше ее поразило акварельное небо. Как давно она не видела неба сквозь оконную раму!
И, только пережив возвращение к жизни, Мария поняла, что лежит в больничной палате.
От шеи до поясницы ее стягивал тугой панцирь белых бинтов.
Резкий запах йода заполнял комнату. На тумбочке теснились пузырьки с лекарствами. А в углу, резко выделяясь на фоне светлых стен, стояли костыли.
И сразу же страшное предчувствие завладело Марией. Ощутив на лбу холодный пот, она безмолвно протянула руки под одеяло, испуганно ощупала свои ноги, пошевелила пальцами. И улыбнулась от сознания, что ей не выпал жребий стать калекой.
Так начался ее второй день. Первого Мария не помнила — он растворился в белом взрыве.
В палату вошла медсестра и, остановившись у двери, пропустила молодого доктора. Он быстро подошел к Марии, сел на стул и посмотрел на часы.
— Проснулись? Вот и прекрасно. Как мы себя чувствуем, малышка?
Вчера он оперировал почти бездыханное тело ее, мало веря в удачу. Сегодня ночью в таком же состоянии привезли генерала-танкиста. Хоть доктор был молод, но руки у него были золотые. Назначая экстренную операцию, он надеялся на благополучный исход. Но генерал умер у него на столе.
— Как вас зовут?
Мария скорее догадалась, о чем спрашивал доктор, нежели услышала его вопрос. И молча показала рукой на ухо.
— Плохо слышите?
Она кивнула.
Доктор посмотрел на медсестру. Та быстро смочила ватку нашатырным спиртом и поднесла к носу Марии.
Она задохнулась от неприятного запаха и зажмурила глаза.
— Будьте смелее! — громко сказал доктор. — Как вас зовут?
— Мария.
— Красивое имя, — доктор вглядывался в глаза больной, которая еще вчера была обреченной, а сегодня смотрела на него потеплевшим взглядом. — Первый кризис позади, — добавил он. — Теперь все зависит от вас, Мария. Сопротивляйтесь, черт возьми! Слышите?
Она молча согласилась, довольная вниманием доктора.
— Между прочим, я еще никогда не оперировал партизан. Вы первая, — он поправил подушку и повернулся к медсестре: — Перевязки каждый день. Проследите за питанием… Очень слаб организм… Я буду вас часто навещать, Мария, — и, погладив ее руку, доктор первый раз улыбнулся.
Самочувствие Градовой улучшалось медленно. Высокая температура упорно держалась. Боль, растекавшаяся по телу, не хотела оставлять Марию.
Как-то вечером пришел доктор.
— А почему мы хмурые? И ужин стынет? — спросил он и шумно передвинул стул.
— Больно… Очень больно…
— Серьезная причина. Вам сколько лет?
— Двадцать.
Доктор прошелся по палате, вызвал медсестру и, показав на костыли, сказал:
— Унесите! — Закрыв за ней дверь, он подошел к постели. — Мария, ваш бой продолжается. И этот бой вы должны выиграть. Страшен не сам бой, а раздумье, колебание — продолжать его или отступить. Сегодня вы отступили, и это меня огорчает.
Он еще долго говорил с ней, и Мария поняла, что доктор ею недоволен. Она облизнула сухие губы и тихо спросила:
— Наверное, я пролежу здесь очень долго?
— Сделаем шестьдесят перевязок, и тогда гуд бай, — он улыбнулся. — Но помните: жизнь — сама цель.
Мария мало верила утешительным словам доктора. Ей казалось, что невыносимая боль никогда не покинет ее и всю жизнь она будет мучиться, прикованная к постели.
Размышляя об этом, Мария молча плакала, глядя красными глазами в окно на небо, чтобы отвлечься от своей беды.
Она готова была даже смириться с тяжелым недугом, но ловила себя на мысли, что дело-то не в ней самой, а в горе, которое разобьет сердце ее матери. И Мария снова услышала, как летчик Леший кричал: «Живых надо вывозить, а не покойников!»
