— Допускаю. В том-то и дело, что допускаю. Но вы добровольно покинули капитанский мостик. Ваша ответственность исчезла, когда случилась катастрофа. А люди, которые были рядом с вами, попали на скамью подсудимых.
— Не я отдал под суд Щербака. Чего вы добиваетесь?
— Справедливости.
— Вам нужно, чтобы меня осудили?
— Нет! Сами сотворите над собой суд.
— Я достаточно пережил. Но не думаю, чтобы вас это волновало.
— Не обо мне думайте. Совесть свою призовите к ответу. И вспомните в эти минуты конструктора Туполева. Когда один из его самолетов шел на посадку и пилоту не удалось выпустить шасси, а это, как вы догадываетесь, угрожало гибелью многих людей, Туполев первым примчался на аэродром.
— Хорошо, — решительно заявил Бурцев. — Я пойду в суд. И скажу все, что я знаю.
Он цепко ухватился за костыли и вышел из кабинета. Бурцев не сказал Назарову, что у него в кармане лежала повестка в суд. Его вызывали свидетелем по делу Щербака.
В зал вошел Макар Денисович Михеев, старик неопределенного возраста, с морщинистым лицом и гвардейскими усами.
Он первый раз в своей жизни участвовал в судебном процессе и поэтому с нескрываемым любопытством разглядывал зал — познание жизни для него было беспрестанным. Особенно Михеева поразили судейские кресла, высокие, массивные, украшенные строгим орнаментом. А кресло Марии Градовой венчалось полукружьем, на котором виднелся герб, искусно сработанный резчиком по дереву.
В былые времена Макар Денисович тоже увлекался резьбой. Кое-что даже сейчас осталось: наличники на окнах, крылечный навес…
— Сколько километров от вашего водомерного поста до запани? — спросила Градова свидетеля.
— Кругленько — пятьдесят километров.
— Сколько раз в день вы производите замеры уровня воды?
— Два. В восемь утра и в восемь вечера. Вроде симметрии, — отозвался Михеев.
Он любил разные ученые слова и свято был убежден, что мог толковать с людьми на любые темы. А если чего и не знал Макар Денисович — хитростью брал. Пойди потом разберись, где он прав, а где нет.
— Вы сделали замер. Что происходит дальше?
— Беру журнал водомерных наблюдений и пишу, к примеру, три метра или три двадцать. Между прочим, пишу чернилами, карандаш-то, он блеклый — не пользуюсь.
— Дальше что? — по-деловому перебила судья, почувствовав привязанность свидетеля к разговорам.
— Записал аккуратненько, значит, и звоню в контору, на запань. Докладываю по форме: Вербинский водомерный пост в восемь часов утра — три метра.
— Что еще входит в круг ваших обязанностей?
— Я к реке приставлен. Слежу за уровнем воды. Пойдут дожди — река богатеет. А дождь, он ведь не по расписанию хлещет. Иду, замеряю. А когда лес молем идет, глаз не свожу со своего участка. Всяко случается: заторы, завалы. Лес-то в воде дичает. За ним присмотр нужен. Вот помнится…
— Это понятно, — сказала Градова. — Одиннадцатого июня вы передали сводку?
— Нет.
— Почему?
— Не смог. Заболел. Скрутило меня — дыхнуть не мог, симметрия вся моя вышла. В животе, простите, боль, будто по животу режут. Я один, вокруг ни души. Что делать, думаю? Хоть бы до утра дотянуть.
— У вас же есть телефон, — напомнила судья.
— Ясное дело, как мне без телефона? Но на дворе ночь. Кому позвонишь? Дотянул до утра — совсем худо стало. Не пропадать же задаром, думаю: сполз с койки — и к дороге.
— Бюллетень в тот день получили?
— Полная симметрия — меня ж в больницу положили. Справка при мне, — Макар Денисович полез в карман, в другой и, гордый за свою догадливость, вытащил справку. — Из-за этого аппендицита и сводки не было. Такая болезнь, знаете…
— Подсудимый Каныгин, — снова прервала судья подробности объяснения Михеева, — когда вы узнали, что Вербинский водомерный пост молчит?
— Одиннадцатого июня в восемь двадцать утра.
— И что вы предприняли?
— Случается иным часом, что бывает задержка. Но Михеев — человек надежный. Вот и решили обождать.
— И долго вы ждали?
— До вечера.
— Какие потом приняли меры?
— Хотел послать Василия на машине — это наш шофер, — чтобы он проверил на месте, в чем дело.
— А почему катер не направили?
«Вот дурная баба! Какой там катер, ей-богу», — подумал Каныгин и сердито объяснил:
— Река забита лесом.
Слегка смутившись от допущенной оплошности, судья спокойно спросила:
— Что же было дальше?
— Вызвал я шофера и говорю: «Дуй, Василий, в Вербинку». А он отвечает: «Мотор барахлит. По этой дороге я сутки добираться буду. Пусть Леший сам едет на ночь глядя». Я тогда…
Мария задохнулась, словно ее сердце было пробито насквозь шальной пулей.
«Леший, — ожгло Градову. — Точно. Того летчика звали Леший… Ну вот мы и сочлись…»
Она нашла в себе силы, чтобы успокоиться, и спросила:
— Минуточку, подсудимый Каныгин. Кого шофер Василий назвал Лешим?
— Про Щербака он так сказал, — ответил Каныгин. — К Алексею Фомичу фронтовые друзья, летчики, иногда съезжались. Рыбачили. Так они его все Лешим кликали. А возил их Василий. Вот, верно, и подхватил — язык-то без костей.
Память
Перед тем как отправить молодую радистку Машу Градову в партизанский отряд, ее пригласили в штаб командования.
Курчавый майор, у которого отчаянно скрипели новые хромовые сапоги, сообщил радистке Градовой кодовый шифр — стихотворную строку Лермонтова: «Выхожу один я на дорогу».
