Спринтер или стайер? - [4]

Словно в подтверждение этих мыслей резко прозвучал свисток милиционера, с визгом притормозила машина, оттеснив назад к тротуару подвыпившего детину, пытающегося перейти улицу в неположенном месте. Какой-то прохожий будто ненароком толкнул детину в грудь, заставив его отшатнуться к водосточной трубе, а тут уже наготове стояли дворник и человек в калошах. Детина и оглянуться не успел, как, зажатый в железные тиски между дворником и калошным человеком, очутился в переулке. Здесь на него сразу наехала тележка с газированной водой и задвинула в подворотню. Очнется детина лишь на другой день, с ломотой во всем теле, с горящими ушами и безотчетной, но неистребимой памятью о том, что Арбат надо переходить только на перекрестках, а в нетрезвом виде лучше обходить стороной.

Быстро, четко, красиво сработано! А все же это маленькое ЧП. Сейчас-то прошло незамеченным, а что, если б в эту минуту здесь проезжал товарищ Сталин?.. Он ведь появляется в разное время и всегда неожиданно. Правда, это больше считается так — неожиданно. На самом деле они узнают о его приезде за час и ставят дело «На товсь!» — по морской терминологии. Но разве предусмотришь такого пьяного детину? С колхоза небось, коренной москвич сроду не сунется!.. Страшное дело!.. А почему бы не сделать Арбат закрытой зоной? Запретить сюда доступ, как в Кремль? А чтобы товарищу Сталину нескучно было ездить, работники госбезопасности, нарядно и чисто одетые, будут изображать уличную толпу, прохаживаться по тротуару, пить газированную воду, заглядывать в витрины, покупать цветы. И вообще к чему столько лишнего, неорганизованного, недисциплинированного народа? Чтобы страна жила, работала, достаточно товарища Сталина, заключенных и охраны. Остальные — балласт, помеха, источник вечного беспокойства. Взять хотя бы вчерашнюю старуху.

Она вынырнула невесть откуда в драном мужском пальто, в сером платке, почти закрывавшем усохшее, в жестком черном волосе лицо. Старуха тащила авоську с селедками, завернутыми в газету. А в газете на полстраницы был напечатан портрет товарища Сталина в форме генералиссимуса; ржавые селедочные пятна растеклись по лицу и кителю, казалось, товарищ Сталин гниет заживо.

Отец малыша схватил старуху за локоть, за ту противно тонкую, как у курицы, косточку, что оказалась под рукавом пальто, запихнул в подъезд. «Ты что, сказилась, бабка?» — шепнул он в большое голое ухо. «А чего?» — ошалело выпучилась на него старуха. «Не видишь, во что селедку завернула?» Старуха глянула на свою авоську. «Батюшки, сослепу я!..» Тогда он сам, чтобы избежать лишней канители, освободил противно воняющий газетный лист от селедок и, скомкав, спрятал в карман. Ячеи в старухиной авоське были мелкие, селедки не могли вывалиться. И все же он подметил на старом, бессмысленном в мужском волосе лице страшное своей мгновенной сознательностью выражение ненависти. Чертова перечница, от самой землей несет, а тоже чувства имеет!.. И сколько таких старух и не старух шляется по Арбату, тая за понуростью, обманчивой кротостью душную сволочную ненависть. И когда думаешь обо всех тайно ненавидящих и здесь на Арбате, и по всей Москве, по всей стране, то лопатками чувствуешь, как мала кучка людей, стоящих на посту, как тонка защитная оболочка вокруг товарища Сталина. Ведь одна такая паршивая старуха способна все погубить. Сегодня она заворачивает в портрет товарища Сталина тухлую чехонь, а завтра сунется под машину вождя, «сослепу»… И, конечно, она сделает это на его участке. И тогда прахом пошли годы беспорочной службы: вышвырнут вон, как шелудивого кота, хорошо если не посадят. И что тогда будет с ним, не имеющим профессии, не знающим никакого ремесла, что будет с малышом, со всей семьей?

Отцом малыша овладевает бешеный гнев на старуху с селедками, на всех, кто плетется по Арбату. Какого дьявола их сюда тянет, неужто нельзя пройти по Сивцеву-Вражку, Кривоарбатскому, Большой Молчановке, Борисоглебскому и всем другим переулкам, окружающим Арбат? От гнева он убыстряет шаг, он почти бежит. Спокойно, спокойно, уговаривает он себя, нельзя злиться, ты теряешь внимание, не ровен час чего недоглядишь, спокойно, спокойно!.. Он сдерживает себя, словно норовистого коня, заставляет перейти на обычный, фланирующий шаг. Волевым усилием он поворачивает свои мысли на хорошее. Он, конечно, был не прав, когда считал, что надо уничтожить всех лишних людей. Жизнь приведет к другому. С каждым годом число служащих в органах все увеличивается, а число не служащих сокращается, и не за горами день — молодое поколение узреет его, — когда все без исключения будут служить в органах, и тогда некого станет опасаться, не за кем следить…

Давно ушел в небытие тот, кто был источником мук и радости моего героя; уход его был отмечен той же исключительностью, что и вся жизнь. Сперва полумертвый, потом мертвый, он долго валялся в спальне на своей даче в Матвеевском, и даже охранники не решались переступить порог, ибо не слышали положенного сигнала. Унеся на тот свет сотни, если не тысячи задохшихся в похоронной давке людей, он лег роскошно омундиренным чучелом возле того, чьим полным отрицанием был; затем перенес глухой обряд вторичных похорон и был зарыт у подножия Кремлевской стены. Надолго ли, кто знает?.. Таинственная дача рассекречена, Арбат превратился в обыкновенную улицу. Нет, тут я не прав. Он стал особой, единственной улицей — только для пешеходов. И украсился игривыми фонариками. Почти уничтожив историческую память столицы, добрые наши власти подарили этот тихий, дурного вкуса рай москвичам, не знающим, что делать с щедрым подарком.