Спринт до начала гимна - [3]

— Дело сделано, Дун под грузом!

— Прекрасно! Кланнери, скорей к бегунам, проверь, сидят ли оба, как договорено, в четвертом ряду, по сторонам прохода, в кепках и шарфах, застегнуты ли до половины пальто, как полагается, и доложи мне.

Кланнери растворился во мраке зала.

— А билетеры? — спросил я.

— Смотрят картину, — ответил Тималти, — ноги-то ведь у них не железные. Билетеры мешать не станут.

— Десять тринадцать! — объявил Кланси. — Через две минуты…

— …старт, — сказал я.

— Ну что за умница! — умилился Тималти.

Из зала вприпрыжку выбежал Кланнери:

— Готовы! Оба на местах, и все в порядке!

— Картина заканчивается! Всегда можно догадаться по музыке — к концу любого фильма музыка будто вырывается на свободу!

— Гремит вовсю, — согласился Кланнери. — И певицу слышно, и оркестр, и хор. Пожалуй, завтра посмотрю целиком — уж очень музыка хороша.

— Да ну? — загоготал Кланси, а за ним и остальные.

— Нет, правда, что это за мотив?

— Провались ты со своим мотивом! — взорвался Тималти. — Осталась одна минута, а его мотив интересует! Заключайте пари. Кто ставит на Дуна? Кто на Хулихена?

Поднялся галдеж, и замелькали деньги, в основном шиллинги. Я протянул Тималти четыре шиллинга:

— На Дуна.

— Да ведь вы его в глаза не видели!

— Темная лошадка, — проговорил я, понизив голос.

— Хорошо сказано! — и Тималти повернулся к остальным. — Судьи Нолан, Кланнери — в проход! Следите, чтобы, пока картина не кончится, ни тот, ни другой не двинулись с места!

Счастливые как дети, Кланнери и Нолан во мгновение ока скрылись за дверью зала.

— А теперь освободим им дорогу. Мистер Дуглас, сюда, пожалуйста, ко мне!

Все бросились строиться по сторонам обоих закрытых пока главных выходов.

— Фогарти, приложи ухо к двери!

Фогарти приложил. Глаза его широко раскрылись:

— До чего же она громкая, эта чертова музыка!

Один из братьев Келли толкнул другого локтем:

— Скоро кончится. Кому полагается умереть, сейчас умирает, а тот, кому жить, над ним наклоняется.

— Еще сильней загремела! — оповестил нас Фогарти, не отнимая уха от дверной панели. — Вот: та-тамм! Значит, на экране уже КОНЕЦ!

— Бегут! — вырвалось у меня.

— Приготовиться! — скомандовал Тималти.

Мы все смотрели теперь, не отрываясь, на дверь.

— Гимн!

— Смирно!

Мы выпрямились. Кто-то отсалютовал.

Но взгляды по-прежнему были устремлены на дверь.

— Кто-то бежит, — прислушался Фогарти.

— Успел до гимна, а это главное…

Дверь распахнулась.

Хулихен вылетел наружу, запыхавшийся, но с улыбкой победителя.

— Хулихен! — закричали те, кто выиграл пари.

— А Дун, — еще громче заорали те, кто проиграл, — Дун где?

Ибо хотя Хулихен был первым, соперника его видно не было.

Из кино повалил народ.

— Может, идиота понесло не в ту дверь?

Мы стояли и ждали. Скоро во мраке ночи растаяли последние зрители.

Первым в пустое фойе заглянул Тималти:

— Ду-уун!

Ни звука.

— Может, он… там?

И они рывком открыли дверь мужского туалета.

— Ду-ун!

Ни ответа, ни даже аха.

— Боже, — воскликнул Тималти, — неужто сломал ногу и умирает где-нибудь на полу?

— Не иначе!

Кучка людей, как плавающий островок, качнулась в одну сторону, но тут же изменила направление и поплыла в другую, к двери в зал, втекла в нее и двинулась вниз по наклонному проходу; я поспешил следом.

— Ду-ун!

Но встретили нас Кланнери и Нолан, и они молча показали на что-то в глубине зала. Я два раза подпрыгнул, пытаясь заглянуть вперед, через головы. В огромном зале царила полутьма. Я не увидел ничего.

— Ду-ун!

Вдруг у четвертого ряда все остановились, и я услышал испуганные возгласы: оказалось, что Дун сидит на своем месте в четвертом ряду, у прохода, и глаза его закрыты, а руки сложены на груди.

Мертвый?

Да ничего подобного!

Слеза, огромная, сверкающая и прекрасная, скатилась по его щеке. А вот и еще одна, больше и прекраснее прежней, выкатилась из другого глаза. Подбородок у Дуна был влажный, и было ясно, что начал плакать он не сейчас.

Его обступили, над ним склонились, тревожно всматриваясь в лицо.

— Ты что, заболел?

— Плохую новость услышал?

— О боже! — воскликнул Дун. Он тряхнул головой, будто хотел с нее что-то сбросить.

— О боже, — произнес он наконец, — ведь у нее ангельский голос!

— Ангельский?

— Да, — кивнул он.

Взгляды всех обратились на пустой серебристый экран.

— Это ты… про Дину Дурбин?

Дун всхлипнул:

— У нее голос как у моей дорогой покойной бабушки…

— Что ты плетешь? — оборвал его Тималти. — Совсем не такой был у нее голос!

— А кто это может знать лучше меня? — Дун вытер глаза и высморкался.

— Значит, не побежал ты только из-за этой девки, из-за Дурбин?

— «Только», — горько передразнил его Дун, — «только»! Да это кощунство, бежать после такой музыки! Все равно что прыгнуть во время венчания через алтарь или затанцевать на похоронах.

— Хоть бы предупредил нас, — и Тималти посмотрел на него злым взглядом.

— Как я мог предупредить? Было такое чувство, будто мне бог открыл вдруг глаза и уши. Последнее, что она пела… «Прекрасный остров Иннисфри», да, Кланнери?

— А что еще она пела? — спросил Фогарти.

— «Что еще она пела»! — вскипел Тималти. — Половина из нас потеряла по его милости весь сегодняшний заработок, а его, видите ли, интересует, что еще она пела! Пошел отсюда!