Справный дом - [13]

Для приготовления наговоренной воды лучше использовать колодезную или талую воду. Внимание! На святую воду не наговаривают!

В кастрюлю с водой кладут чистые вилки и ножи, прополаскивают их и приговаривают следующие слова:

Молюсяи прошу святого Собора пророческого: Захария, Осию, Иоанна, Михея, Малахию, Иеремию, Исайю, Даниила, Амоса, Самуила, Илию, Наума. Молю и прошу четырех Евангелистов Матвея, Марка, Луку, Иоанна Богослова, святых Апостолов Петра и Павла, Бог Отец Иоакима и Анны, Иосифа обручника, Пресвятой Богородицы, Исаакова брата Господня, Христа ради юродивого Иоанна Милостивого, Игнатия Богоносца, священномученика Анания и Романа певца Кондаков, Марка Гробокопателя, Василия Великого, Григория Богослова, Иоанна Златоустова, иже во святых отец наших святого Николая Мирикийского чудотворца. Святых митрополитов Петра, Алексея, Иону, Филиппа, Ермогена и Кирилла Московских чудотворцев; Сергия Радонежского, Тихомия Великого и Даниила Столпникова, Максима грека, монаха Мелетия Афонской горы, Никона, патриарха Анттохмйского чудотворца, святого Мученика Киприана и матери его Улиты, Алексея человека Божия и святых Преподобных жен Марию, Магдалину, Евдокию, Ефросинью, святых великомученниц Варвару, Екатерину, Февронию, Марину — иже проливших кровь свою за тебя, Христа Бога нашего. Молитвами всех святых помилуй и спаси Рабов твоих (имярек). Да не прикоснется к ним ни в дому его, ни в вечерний час, ни в утренний. Сохрани их, Господи, от воздушных, татарных, водяных, лесовых, дворовых бесов. Иже написано бысть молитва сия святая на погубление всякому злому делу и злых бесов и сетей ловящих. Словом Господним утвердилось небо и земля молитвами Всепречистыя Твоея Матери и всех святых Твоих небесных бесплотных сил: Архангелов Михаила, Гавриила, Рафаила, Уриила, Салафиила, Варахоила и Ангела хранителя и всех святых Твоих от века угодивших Тебе иже Ты, Вседержателю Господи, ограждением и силою Животворящего Креста Господня да будет посрамлено лукавство всей небесной силою во славу Господа нашего Иисуса Христа: всегда, ныне, присно, и во веки веков. Аминь.

Глава 4. Древняя магия очага

В первый раз за все время нашего пребывания на хуторе обеденный стол накрыли не на плану, а в саду под абрикосами. Вернувшись с пасеки, я увидела, что хозяйка одна не справляется и, не спросясь, стала помогать ей расставлять тарелки. Домна Федоровна не возражала, но к кушаньям меня не допускала все равно, и опять я уверилась в своем предположении, что печник Андрей человек совершенно особенный, уважаемый и могущественный (может даже духовный наставник одного из хозяев?). В моем воображении тут же возник образ убеленного сединами старца с печатью глубокой мудрости на иконописном лике…

— Эгей, хозяева, здорово ночевали? — раздался за калиткой звонкий баритон.

— Андрюша! Сынок! — Домна Федоровна почти бросила на стол блюдо с пирожками, всплеснула руками и побежала со всех ног встречать гостя.

Я удивилась дважды: небывалой суетливости (и даже небрежности!) хозяйки и тому, что она назвала преклонных лет мастера «сынком» (а в том, что это старик, я не сомневалась ни секунды). Я аккуратно поставила пироги в центр стола, накрыла их, чтоб не заветрились, полотенцем, и вышла встречать гостя, мигом образовавшего возле себя шумную приветную суету. Издали глянув на мастера, я от неожиданности пошатнулась, уцепилась за металлический столб, поддерживающий решетку виноградника, да так и осталась стоять в стороне от входа. Вдруг стало нечем дышать, тело била мелкая дрожь: несмотря на жару, мне было очень холодно, как будто меня окунули в ледяную прорубь… или нет — скорее, подняли в верхние слои атмосферы, где сквозь тающие покровы неба близко-близко сияют едва видимые с земли крупные голубые звезды. Печник заметил меня, подошел сам и, смеясь, поздоровался:

— Привет, красавица! Чего дрожишь? Озябла? Или забоялась чего?

Я вдруг осознала, какой должно быть у меня дурацкий вид сейчас. От этой мысли меня как будто отпустило. Улыбнувшись через силу, я выдавила:

— Скорей, последнее. Здравствуйте.

— Дядь Леша, теть Домна! И не стыдно вам? Ну я еще понимаю, когда мной детишек пугают! Но взрослую девицу…

Все рассмеялись, и я с ними (что далось нелегко). Тут хозяйка заторопила нас к обеду; с трудом отцепив от столба руки, я на деревянных ногах пошла к столу, оцепенение не проходило. Вкуса еды я не чувствовала (а судя по тому, как старательно и с какой выдумкой готовила их хозяйка, да и по скорости, с которой кушанья исчезали со стола, можно было понять — вкус у них отменный…).

Впрочем, надо объяснить, с чем же было связано мое состояние. Печник, славный своим мастерством по всей Донщине, оказался отнюдь не белобородым старцем, а веселым молодым худощавым парнем. В этом обстоятельстве, конечно, не было ничего особенного, в конце концов, мастерство, если ему обучаться с детства, может прийти и в юности…

И все-таки было в мастере нечто, от чего перехватывало дух и останавливалось сердце. Воображая себе старца с иконы, я представить не могла, до какой степени близка к истине, опуская, конечно, то, что «старец» оказался молодым. Лик (иначе и нельзя назвать лицо молодого мастера) светился не просто духовным светом (присущим, кстати сказать, всем казакам-характерникам), он лучился божественным огнем, столь сильным, что мне казалось — я вижу нимб над черной головой мастера. Впрочем, я его и видела: ясное сияние, озарявшее густые кудри, четко вырисовывалось на фоне абрикосовых стволов, выбеленных известью под самые ветви. Тонкие черты его лица несли в себе совершенную пропорцию — ни малейшей асимметрии, никакого изъяна. Высокое чело, прямой нос, необыкновенной красоты изгиб губ, прозрачная кожа цвета слоновой кости, чуть подкрашенная рассветным румянцем. Но более всего меня поразили глаза, нет, не глаза, а очи — огромные, черные как угли и такие же жаркие. Жар этот горел тайным светом где-то в глубине и буквально выплескивался пучками энергии при каждой вспышке смеха, исходившей от необыкновенного мастера. А смеялся он часто и заразительно. Казалось, любая мелочь смешит его: и разговоры Алексея Петровича о делах на пасеке, и рассказ Федора о невесте. Но больше всего (как думалось мне) его смешило мое поведение. Он единственный (так как все остальные взоры были прикованы к нему) заметил, что я почти ничего не ем: