Справедливый приговор. Дела убийц, злодеев и праведников самого знаменитого адвоката России - [52]

В ряду сторон, — я говорю о себе, о прокуроре и о защите, — на мне, как на поверенном гражданского истца, лежит задача доказать, что совершился факт разрыва завещания, — от признания которого зависят имущественные права моего верителя.

Дальше этой задачи я не пойду: я не буду прибавлять со своей стороны никаких отягчающих участь подсудимых доводов и соображений. В настоящем деле, более чем когда-либо, не следует ходить дальше пределов, предоставленных истцу: в настоящем деле, наряду с законом, совесть указывает на эти пределы.

В самом деле, настоящий процесс — из ряда вон. Дело антипатично с первого взгляда: брат ведет брата на суд, родной родному готовит участь, какую не всякий враг захочет приготовить врагу своему.

Против этого говорит нравственное чувство. Конечно, преступление дблжно преследовать: это слово закона, о котором напоминают его печатные своды. Но еще глубже и сильнее голос нравственного закона, — что когда правонарушение совершил свой, близкий человек, член одной семьи, то мы должны прощать, отпускать ему неправду.

Голос, напоминающий об этом законе, так силен и очевиден, что пред ним преклонилось само государство: оно, как известно, преследуя преступления в интересе общественном, оставляет без последствий многие виды закононарушений, когда их совершили друг против друга члены семьи и когда потерпевшие не желают преследования.

Но если дело так антипатично, то зачем же, вы спросите, служитель закона, призванный по обязанности и праву своей профессии защищать подсудимых, отстаивать невиновность лиц, привлеченных к суду ревнивою бдительностью прокурорской власти, — зачем он покинул тот лагерь, где легче, теплее, где задача человечнее, и стал отстаивать дело, за которое его могут ожидать упреки и осуждения?

Ответом на это будут дальнейшие слова мои.

Мы стали здесь потому, что не целей осуждения желаем мы, не к ним стремится мой веритель. Я убежден, что печальные последствия процесса его бы испугали; позднее раскаяние мучило бы его совесть; верующий человек, — он ежеминутно слышал бы голос карающего Бога: «Что ты сделал, ты убил брата своего!»

Брат обвиняемого ищет только права, самовольно нарушенного произволом старшего брата. Он ищет восстановления завещания, которым покойный отец его засвидетельствовал перед светом первенство младшего брата в чувстве родительской любви и благословил его теми незначительными крохами своего достояния, которые дороги не как ценность, а как дар, как знак любви, как предмет семейной гордости одаренного.

Корыстной цели в деянии моего клиента нельзя видеть, как ее нет и в деянии обвиняемых: братья Первушины считают свое состояние миллионами, а имущество завещанное — старый отцовский дом и другие вещи — стоят много-много 10 тыс. руб., а по заявлению защиты — менее 5 тыс.

Искать разрешения поводов настоящего дела следует именно в самолюбии и семейных интересах, в том желании удержать за собою знаки отцовского благословения, которое свойственно людям, сохранившим во всей целости семейные привязанности.

При этом взгляде на дело антипатичность его пропадает.

В лице обвинителя и обвиняемого вы видите лишь двух спорящих об отцовском благословении сыновей, придающих значение, дорожащих памятью и волей покойного.

Вы будете так смотреть на это дело и отбросите чувство антипатии к брату, начавшему процесс, когда примите во внимание, что он не искал уголовного суда, не хотел вести брата на скамью позорную. Это уже форма нашего суда, нашего судопроизводства, по которой доказывать, что лицо изорвало духовное завещание, нельзя иначе, как в порядке уголовного суда; это уже закон сделал, а не потерпевший, что обвиняемый предан суду; у потерпевшего — одна цель: доказать, что было завещание, содержание которого такое-то.

Если это так, то вправе ли вы будете отвернуться от требования потерпевшего, вправе ли отвергать тот факт, от существования которого зависят не ценные, а дорогие по воспоминаниям права истца?

Я утверждаю, что вы этого сделать не вправе.

Из предметов, подлежащих вашему суду, первый — это факт совершившийся, второй — это виновность лица, совершившего этот факт. Вы решаете их по совести, т. е. по правде.

Поэтому, если вы видите, что факт совершился, вы поступаете против совести, если скажете, что он не совершился. Отвергнуть его вы вправе лишь тогда, когда его не было, когда сомнительно его существование.

Но, признавая факт, вы не признаете еще виновности, ибо между ними нет необходимой связи. Для виновности ваша совесть имеет иную меру: она мерит силу воли, обстоятельства, среди которых действовала эта воля, и степень зла в этой воле, когда она совершала то или другое дело.

Поэтому, если совесть ваша — против виновности, не думайте, что тогда вы должны отвергнуть факт: вы должны отвергнуть лишь виновность. Приговор по совести не может быть в противоречии с очевидной истиной, и тот, кого нельзя признать виновным в деянии, воспрещенном законом, но им совершенном, должен быть признан незлонамеренным деятелем факта, который им совершен…

Переходя затем к фактической части речи, поверенный гражданского истца указал на те свидетельские показания, которыми подтвердился факт составления завещания и его уничтожения. Он обратил внимание присяжных на рассказ подсудимой Александры Первушиной об этом событии и доказывал, что появление завещания, составленного в интересе Григория и Александры Первушиных, детей покойного Андрея Первушина, живших с ним, легко объясняется этим фактом сожительства.