Споры об Апостольском символе - [117]

Существует в науке еще одна гипотеза, которой хотят объяснить казнь Криспа. Гипотеза эта принадлежит Фогелю. Фогель допускает, что казнь Криспа произошла вследствие таких обстоятельства: по Диоклетиановой системе управления государством, императоры могли править Империей не более 20 лет, а затем они обязаны были отказываться от престола; поэтому, весьма возможно, говорят, что по наступлении 20–летия царствования Константина (в 326 г.) Крисп напомнил отцу, что наступила пора уступить свой престол другому, т. е. самому принцу. Но гипотеза эта, говорит Геррес, лишена научного значения: во–первых, нельзя думать, чтобы тонко образованный и благородный Крисп допустил себе подобного рода бестактность; во–вторых, самое мнение относительно сущности вышеуказанной Диоклетиановой системы управления только вероятно, а не может считаться несомненной исторической истиной, так как это мнение основывается лишь на факте отречения Диоклетиана от престола после двадцатилетнего царствования и на одном свидетельстве Лактанция. Вообще автор находит, что по вопросу о казни Криспа должно соглашаться со следующими словами Ранке: «Обстоятельства, которые побудили Константина решиться казнить своего сына Криспа, нет возможности разъяснить с точностью». Действительно, добавляет Геррес, подробности катастрофы, не говоря уже о ее мотивах, покрыты непроницаемым мраком.

В последнем отделе своего исследования Геррес решает вопрос о том, можно ли считать действительным историческим фактом приписываемую Константину казнь его жены Фавсты. В разъяснение вопроса автор говорит: «Еще так недавно признавали исторической истиной то, что Константин в праздник двадцатилетия своего царствования допустил себе совершить казнь его второй жены. И в самом деле этот факт, по–видимому, достаточно засвидетельствован источниками не только V, но и IV в. Он указывается не только Зосимой и Златоустом, но и Евтропием и Иеронимом. Но в настоящее время приходится отвергнуть этот факт как необоснованную сказку. У же остроумный Г иббон открыл след некоторых источников, принадлежащих IV в., перед которыми должны блекнуть свидетельства даже Евтропия и Иеронима, представляющиеся наиболее компетентными по этому вопросу. Из источников, указанных Гиббоном, открывается, что Фавста пережила своего царственного супруга. Панегирист Монодий (sic!) в 340 г. представляет Фавсту еще живой и оплакивающей несчастную судьбу своего сына, Константина Младшего, который спустя три года по смерти отца пал в борьбе со своим братом и соправителем Константином. Другой свидетель, Юлиан Отступник, в одной своей речи выставляет ту же Фавсту образцом счастливой супруги, прославляет доброту и красоту этой императрицы, которая, по его словам, была «дочерью, женой, сестрой и матерью столь многих царей», и сравнивает ее судьбу с судьбой персидской царицы, Паризатисы, матери Артаксеркса II и Кира Младшего. Гиббон не вывел всех следствий из этих двух источников, он признал только факт казни Фавсты сомнительным; основательнее поступил Ранке, который, принимая во внимание эти два источника, объявил Константина свободным от тяготевшего над ним обвинения в убийстве своей жены Фавсты».

III

В текущем, 1890 г., третий немецкий ученый в том же богословском журнале, в каком писал Геррес («Zeitsch. fiir wiss. TheoU, 1890, Heft 1), напечатал статью, специально исследующую все тот же вопрос, под таким же заглавием, какое дал своему исследованию и Геррес: «Die Verwandtenmorde Constantin’s des Grossen». Имя этого ученого — Оттон Зекк (Seeck). Статья Зекка замечательна не только своими научными достоинствами, но и самим изложением; она на писана не в немецком духе, т. е. уксусно–кислом, а во французском духе, живом и интересном.

Свою статью Зекк начинает следующим замечанием: «Геррес в этом же журнале, где помещаю свое исследование я, напечатал статью под тем же заглавием, какое я даю своей работе. Результаты Герреса я находил ошибочными, но не считал нужным тотчас же опровергать их. Грех небрежения мстит сам за себя. Но недавно я стал замечать, что выводы Герреса стали переходить даже в церковно–исторические учебники, и грозят, при посредстве этих последних, приобрести характер общепризнанных фактов. Ввиду этого я решился на страницах того же журнала, где изложил свои результаты Геррес, указать по крайней мере самые очевидные ошибки этого автора; следуя пословице: «Чем ушибся — тем и лечись» (ό τρώσας και ίάσεται), я хочу, чтобы тот же самый журнал, который ввел в заблуждение своих читателей, дал им возможность и освободиться от заблуждения».

Прежде всего автор делает несколько очень серьезных критических замечаний относительно мнения Герреса о том, действительно ли была подвергнута смерти Фавста во времена Константина. Зекк говорит: «Следуя сомнительному примеру Гиббона, Геррес старается доказать, что Фавста не была предана смерти мужем, но что она даже пережила его. Геррес в доказательство своего предположения ссылается на «панегириста Монодия», по свидетельству которого мать (Фавста) плакала над телом своего сына Константина Младшего, умершего спустя три года по смерти отца. Но панегириста Монодия, — это слова Зекка, — я совсем не знаю, и думаю, что не знают такого и мои читатели. Мне известна лишь анонимная надгробная речь на греческом языке, которая Гиббоном и другими более старыми авторами цитируется с заглавием «Монодия in Constantinum iuniorem», и эта–то монодия у Герреса превратились в «панегириста Монодия». Рассматриваемая надгробная речь произнесена или написана в честь императора, имени которого в ее тексте совсем не указано. Первый издатель ее, Морелли, дал ей такое заглавие: «Монодия анонима в честь Константина, сына Константина Великого, погибшего от руки убийц, подосланных его братом Констансом», однако же это заглавие едва ли заимствовано из самой рукописи, как показывает уже форма приведенного заглавия. Во всяком случае, ученый Весселинг неопровержимо доказал, что предмет речи — ни Константин Младший, ни другой какой император IV в., а по всей вероятности — Феодор Палеолог, окончивший жизнь в XV в. (1448 г.). Для подкрепления неверного показания, заимствованного из монодии, Геррес еще приводит одно место из Юлианова панегирика, произнесенного перед императором Констанцием. Но ссылка эта не имеет того значения, какое ей приписывает Геррес: сходство между персидской царицей Паризатисой и римской императрицей Фавстой оратор находит не в их судьбе, а единственно и только в том, что они были сестрами, матерями, женами и дочерьми царей. Сверх того, он говорит о Фавсте, что нелегко найти подобную ей по благородству происхождения, красоте и добродетели. Что касается благородства происхождения, то оно, конечно, принадлежало Фавсте, ибо она была дочерью императора; а красота и добродетель — такие качества, которые писатели восхваляют во всякой женщине, если бывают поставлены в необходимость хвалить ее. Что в панегирике, обращенном к сыну Фавсты (Констанцию), не упоминается о позорной смерти его матери, это само по себе понятно, и отсюда нельзя делать никаких заключений относительно истории жизни Фавсты. Оратор или должен был совсем умолчать о Фавсте, или говорить о ней единственно похвальное. Первое было бы гораздо приличнее, но фанатик язычества, как и все фанатики, не был образцом тактичности. Притом, он следовал общепринятой панегирической схеме, а по требованию этой схемы во вступлении к речи надлежало воздавать хвалы родителям, поэтому и Юлиан в общих выражениях прославляет мать Констанция, — в общих выражениях, потому что не мог коснуться индивидуальных ее свойств и ее судьбы.