Спортсмены - [47]

Ребята после тренировки обычно еще долго посиживали на стадионе, выцарапывая глину между шипами, а этот сразу исчезал: живу, мол, за городом, далеко ехать. Бегал же он коряво до неимоверности — враскачку, ступни и колени врозь и так топал, что, казалось, земля дрожала — словом, «по-мужицки». Румяное лицо на бегу краснело, пот лил ручьями, весу в нем, пожалуй, было пудов шесть. Полпуда лишнего, говорил он, поднабралось на флотской службе — корабль маленький, а кормили хорошо. Стали называть его Жора-морячок.

Был это Георгий Знаменский. Никому и в голову не приходило спросить, бегал ли он прежде, — стиль говорил сам за себя.

На зиму легкоатлетическая секция, или ячейка, как тогда говорили, распадалась, кто ходил на лыжах, кто на коньках бегал, а кто и вовсе ничего не делал. Знаменский о себе вестей не подавал. Однако весной снова появился, и тут произошли две неожиданности.

Первая — все увидели в прошлогоднем новичке перемены: сбавил весу, ноги подсохли, вытянулись. Дали ему пробежать в майской эстафете по Бульварному кольцу, на самый трудный этап поставили — четыреста метров в гору. Видно было, что он старается, но скорости нет — как ни кричали ему, как ни подбадривали, а быстрей бежать не может. «Вы, ребята, — говорит, — дайте мне побольше этап, подлиннее, а то я и разбежаться не успел». Но все твердили ему: скорость нужна, скорость. Дело в том, что среди заводских ни одного стайера не было, а всё бегуны на 100, 200, 400 метров, и, конечно, каждый смотрел на бег только со своей колокольни.

В следующее воскресенье — другая эстафета, уже на стадионе —10 X 1000: вот, говорят, будет тебе этап подлиннее, и тут приключилась неожиданность вторая. Будет лучше, если о ней расскажет очевидец, человек, которого называют открывателем Знаменских, Евгении Сеченовой и других спортсменов, — Всеволод Чулицкий.

«…Утром является он в Самарский переулок на стадион «Совторгов»[3] в согбенной позе.

— Что с тобой?

Демонстрирует здоровенный, в самом цвету, чирей на спине — бежать не может.

— Что ж ты раньше молчал?

— Думал, пройдет. Но вы, ребята, не тушуйтесь, я брата привел, не хуже меня пробежит.

Смотрим брата: тоже румяный, тоже коренастый, ну ростом повыше, ну кудри посветлее, вьются, а в общем, товар тот же.

— Как зовут?

— Серафим.

— Что, ребята, поставим Серафима?

Поставили. Но не так, как сделали бы сегодняшние тренеры, набравшиеся нашего опыта, поставили на самый последний этап, рассчитывая сделать отрыв, а основания для такого расчета были — прежде СИМ («Серп и молот». — Ю. У.) у других предприятий именно так и выигрывал.

Но вот дают старт, и, как это в спорте бывает, все идет наперекосяк. Первый этап автозаводцы прошли лучше, чем мы думали, на третьем наш засиделся, на четвертом проигрываем еще пять секунд — на предпоследнем этапе они уже на тридцать метров впереди. Ликуют! — а у нас надежды ноль.

— Ну, — говорю, — парень, ты только продержись, не рви, но и не отставай — назад чаще поглядывай и слушай, что тебе кричать будем. Главное, не давай себя никому обойти, понял? Как, говоришь, звать-то тебя?

— Серафим.

— Так помни, Серафим, только не гони, а то и второе место проиграем. Из-за тебя, понял?

— Понял.

Я весь дрожу как осиновый лист, а ему хоть бы что! И ведь ничего не понял, все забыл этот Херувим или Серафим. Повернулся к набегающему Пономареву в упор и стоит как пень.

— Беги же! Беги!

Хватает палочку — и ну, думаю, что как сейчас рванет не в ту сторону? Нет, повертывается и как припустит, будто на стометровке!

— Куда! Тише!

Уже далеко. Ну, ясно — на втором круге кончится. Ах, думаю, как хорошо было, когда я сам только и бегал. Черт бы побрал эту тренерскую долю. Я даже отвернулся.

Вдруг слышу, стадион другим голосом зашумел, а Порывкин Боря басит удивленно:

— Скажи на милость! Достает!

Смотрю и глазам не верю. Вроде бы тяжело бежит новенький, а уже пятнадцать метров разрыв, десять…

Что тут поднялось! Девчонки наши визжат: «Сима! Сима!» Автозаводские — своему: «Эдик! Эдик!» Наши парни: «Давай, давай, Серафимушка!» Вы же знаете: когда свой выигрывает, он тебе словно родной.

В самом невыгодном для себя месте, на вираже, он вдруг выходит вперед — и меня снова из жара в холод кинуло: что ему еще надо? Тут Боря Порывкин своим басом на весь стадион:

— Вперед!

Я чуть было его не стукнул! Но ведь добежал Серафим. Мало того, финиш, а он все бежит. До меня добежал.

— Стой! Хватит!

— Разве все?

— Конечно, победа!

— А я думал, еще круг. Ваш лохматый ка-ак крикнет, ну я и прибавил.

— Да ты, хороший мой, еще вон где финишировал.

— Это где тряпочка висела?

— Ну да!..»

Соревнования были, как мы сейчас говорим, на уровне производственных коллективов, еще никто, кроме «сер-повцев», не оценил героя дня, а между тем именно с того забега в жизни обоих Знаменских наметился поворот.

Они работали неподалеку от завода «Серп и молот», на заводике «Люкс». Администрацию, иностранное акционерное общество, физкультура не интересовала, однако из уважения к соседу, крупнейшему в Москве предприятию, она шла навстречу просьбам «Серпа и молота» и отпускала двух чернорабочих на соревнования. Заводские команды в то время довольно часто ездили друг к другу — вот и Знаменские тем летом отправлялись то в Тулу, то в Серпухов. Программы встреч были сплошной импровизацией, и гости поневоле становились универсалами: пробегут в эстафетах и тут же играют в футбол, а вечером петь, плясать — опять те же. Знаменские понемногу привыкали к тому, что было для них совершенно ново, — к веселому, дружному духу рабочей коммуны и атмосфере состязания, спортивной борьбы.