Спортивный журналист - [8]

– А я думаю, что мы с тобой отпущены на свободу до конца наших дней, – говорю с надеждой. – Разве не так?

Экс оглядывается на могилу нашего сына – словно он слушает нас и услышанное может его смутить.

– Наверное.

– Ты и вправду собираешься замуж?

Я чувствую, что глаза мои округляются, как будто ответ мне уже известен. Внезапно мы обращаемся в брата с сестрой, в Гензеля и Гретель, замышляющих спасительное бегство.

– Не знаю. – Она легко поводит плечами, снова обретая сходство с девочкой, однако в движении этом покорности столько же, сколько и чего-либо другого. – Желающие взять меня в жены имеются. Хоть я, возможно, уже достигла возраста, когда в мужчинах нужды больше никакой нет.

– Может, тебе и стоит выйти замуж. Вдруг ты найдешь счастье.

Я, разумеется, и на секунду не верю в это. Я готов заново жениться на ней, вернуть ее жизнь в прежнее русло. Я скучаю по сладкой специфике брака, по его неколебимой устойчивости и наполненным ветром парусам. И Экс скучает по ним, я же вижу. Брак – то, чего обоим нам не хватает. И обоим придется теперь выстраивать его заново, потому что не осталось ничего, принадлежащего нам по праву.

Она покачивает головой.

– О чем вы с Поли говорили вчера? Мне показалось, что у вас появились мужские секреты, а меня к ним не подпускают. Очень неприятно.

– О Ральфе. Пол обзавелся теорией, что мы можем связаться с ним, послав почтового голубя на мыс Мэй. Хороший был разговор.

Экс улыбается, думая о Поле, которым владеет та же мечтательная дремотность, что и мной в свое время. Я никогда не думал, что эта особенность Пола нравится Экс, она предпочитала определенность Ральфа, поскольку в этом он походил на нее. Когда у него уже развился жестокий синдром Рея, он как-то сел в больничной койке и произнес в бреду: «Брак – дело чертовски серьезное, особенно в Бостоне» – Ральф вычитал это в «Бартлетте»,[5] которого часто просматривал, запоминая, а после воспроизводя цитаты. Мне потребовалось шесть недель, чтобы выяснить, чье это высказывание, – Маркаунда. К тому времени Ральф был мертв и лежал вот здесь. Экс цитата понравилась, как свидетельство, полагала она, того, что сознание мальчика работало даже в глубокой коме. Увы, с того времени и до самого конца слова эти стали своего рода девизом нашего с ней брака, заклятием, которое Ральф наложил на нас, сам того не ведая.

– Мне нравится твоя новая стрижка, – говорю я. Эта копна волос на затылке ей очень идет. Мы, можно считать, обо всем уже поговорили, но расставаться мне так не хочется.

Экс пальцами оттягивает прядь волос, скашивает на нее глаза.

– Я с ней на лесбиянку похожа, тебе не кажется?

– Нет.

Мне действительно так не кажется.

– Ну и хорошо. А то отрастила их такой длины, что даже смешно. Надо же было что-то делать. Дети, когда я вернулась домой, аж взвыли. – Она улыбается, словно поняв в этот миг, что дети становятся нашими родителями, а мы вновь обращаемся в детей. – Скажи, Фрэнк, ты себя старым не чувствуешь?

Она отворачивается, смотрит на кладбище.

– И зачем я тебе столько дурацких вопросов задаю, сама не знаю. Я сегодня ощущаю себя старухой. Наверняка потому, что тебе скоро исполнится тридцать девять.

Негр уже дошел до угла улицы Конституции и стоит, ожидая, когда светофор напротив новой библиотеки переключится с красного на зеленый. Фургон ремонтников испарился, зато на том же углу остановился желтый микроавтобус, из которого высыпали чернокожие приходящие служанки, крупные женщины в белых балахонистых одеяниях, они переговариваются, и большие продолговатые сумки покачиваются, свисая с их плеч. Женщины ждут, когда за ними приедут хозяйки. С негром они не заговаривают.

– Ох, разве это не самая грустная картина, какую ты когда-либо видел? – спрашивает, вглядываясь в них, Экс. – Она мне того и гляди сердце надорвет. А почему – не знаю.

– Я, ей-ей, старым себя ни капельки не ощущаю, – говорю я, обрадованный возможностью честно ответить на вопрос, да, глядишь, и совет неприметно подкинуть. – Голову надо теперь мыть немного чаще. Ну и еще, я иногда просыпаюсь, а сердце колотится черт знает как, – впрочем, Финчер Барксдейл уверяет, что ничего страшного тут нет. А я так и вовсе думаю, что это добрый знак. Своего рода напоминание: не медли – нет?

Экс продолжает вглядываться в служанок, они разбились на группки и все посматривают на улицу, по которой за ними приедут. Со времени развода в Экс развилась способность полностью отключаться от собеседника. Теперь она умеет разговаривать с человеком и находиться при этом в тысяче миль от него.

– Ты ко всему приспособиться можешь, – легко замечает она.

– Могу. Я знаю, закрытой веранды у твоего дома нет, но попробуй спать, распахнув все окна и не раздеваясь. Просыпаешься – и готова сразу выйти из дома. Я уже довольно давно так сплю.

Экс снова улыбается мне, поджав губы, снисходительно, – нет, не люблю я эту улыбку. Мы больше не Гензель и Гретель.

– Ты все еще навещаешь свою хиромантку, забыла, как ее зовут?

– Миссис Миллер. Нет, не так часто.

Не хочется признаваться, что я всего лишь вчера пытался увидеться с ней.

– Тебе не кажется иногда, что ты вот-вот поймешь все, что произошло, – с нами, с нашей жизнью?