Спор об унтере Грише - [14]

А от Зепсгена и от Лисси не осталось никаких следов, кроме больших красных луж в снегу. (Дикие звери искусно прячут в голодные зимы даже крупную добычу.)

Конечно, в ответ на это наглое нападение после донесения в Гродно лес был тщательно прочесан, поскольку это позволяли бездорожье и страшные морозы. Но что могут сделать девять человек в течение коротких часов до наступления сумерек, даже если они приведены в ярость этим убийством и не жалеют своих сил?..

Вот почему рысь, уже отведавшая человечины, не испытала страха, учуяв снова человека. Однажды ночью она впервые пересекла его след. Она прижала свои уши с кисточками и пошла по следу. Встревоженная, но вместе с тем плотоядно предвкушая замечательное блюдо, она то и дело облизывала губы. Вечер за вечером выслеживала она человека, не забывая, однако, о рысятах и обычной охоте. А тот, кряхтя и широко шагая, пробирался — она не могла никак понять почему — в направлении, которое чрезвычайно беспокоило ее.

Этот человек был Григорий Ильич Папроткин, беглец, бывший обитатель укромного товарного вагона.

Он полагал, что знает, что такое лес. Немалое заблуждение, как оказалось. Через чащу, которой никогда не касался топор, он пробивался в течение целого дня, между утром и сумерками, в ту сторону, которую считал востоком. Обессиленный, с горечью в душе, он уже давно начал понимать, что слишком рано покинул лагерь и что ему грозит погибнуть суровой зимой в самой гуще леса. Только маленький компас, висевший на цепочке от часов, уберег его от кружения по лесу и полного истощения сил и от того, чтобы снова не выйти к той железнодорожной станции, откуда он направился в лес. Он то и дело проваливался в полные снега ямы, выбирался из них, спотыкался о сломанные полусгнившие деревья, которые превратились в ловушки, застревал в старых сухих кустах терновника. Не имея топора, он обходился припрятанным за голенище сапога острым крепким кинжалом какого-то французского гардемарина; кинжал он подобрал на западном фронте, когда работал по розыску и погребению убитых.

Он выбился из сил, но все еще не набрел на дорогу, уже частью разрушенную, которая зигзагами — для защиты от самолетов — вела от Хольно к старым артиллерийским позициям. Упрямо, все еще не сознавая опасности, он прокладывал себе путь через самую бездорожную часть огромного болотистого лесного массива. Среди обнаженных буков, рябин и ясеней, заполнивших большие пространства в болотистых местах, он два дня подряд настойчиво продвигался вперед; из-под замерзшей, твердой, как камень, земли не видно было воды, и он не понимал, почему он так часто скользил, падал, ушибался.

По мере того как лесистая местность медленно повышалась, стали попадаться участки соснового леса вперемежку с огромными дубами и елями, и наконец могучие березы; на их стройных стволах черная кора лишь на высоте человеческого роста переходила в напоминающую полотно белую бересту.

После затхлого холода тряского вагона он очутился на открытом воздухе, на свежем, режущем холоде, и не боялся его. Страх или раскаяние ни на минуту — еще не овладевали его душой. В нем бушевала тупая ярость перед все новыми трудностями и непоколебимая решимость человека, преследующего определенную цель.

Сапоги он, старый, бывалый солдат, смазал жиром, от этого они стали мягкими и непромокаемыми, голенища перетянул сверху бечевками, чтобы не забирался снег, впрочем, снег был сухой и рассыпчатый, промерзавший в течение долгих месяцев, поэтому ноги оставались сухими.

Каждый вечер он разводил костер под прикрытием сосны или молодняка, среди которого валялся хворост; Гриша согревался и даже жарил мясо.

Уже давно выбитый из колеи культурного существования, он теперь стал настоящим первобытным охотником, подобно диким литовцам или белорусам давно минувших тысячелетий. Еще с детских лет он привык рыскать по полям и лесам около Вологды и научился хорошо различать заячьи следы. Поэтому он надеялся, что в еде у него не будет недостатка. Вот уже неделя, как он шел, оставляя за собой в чаще леса и на снегу следы стоянок и костров.

Но не одна только рысь заметила его присутствие.

Он охотился с помощью лука и стрел. Зонтик, который он подобрал на шоссейной дороге, превратился в его руках — опять-таки по примеру детских лет — в весьма полезное оружие. Если связать пять длинных стальных прутьев бечевкой, которая всегда найдется в вещевом мешке солдата, а из особенно крепких обрывков скрутить тетиву, то у умелого парня очутится в руках оружие, при помощи которого можно, если придется, справиться и со зверем. Из остальных прутьев и внутренних коротких спиц зонтика выйдут прекрасные стрелы, если обломать их у верхнего конца, там, где к ушку прикрепляется шелк зонтика. Когда он подобрал зонтик, который принял было за палку, то обрадовался ему сначала, как простой опоре. Затем использовал его как крышу над головой, раскрыв и набросив на него палаточное полотно. Потом он стал различать на снегу, под обнаженными скелетами лиственных деревьев, тонкие петли звериных следов: рядом со многими незнакомыми следами которые он принимал за собачьи (в чем, как мы знаем, он сшибался), были также следы зайцев и маленьких хищников, уничтожающих птицу, — хорьков и ласок. И тогда он сделал из зонтика лук.