Спор на краю прорвы - [4]

— А ты почему замуж не вышла? — Димон отбросил пустую бутылку.

— Так и ты не женился!

— Тебя поздно встретил, не успею уже.

— Все мужчины так говорят.

— А я не все! — сощурился Димон и, балансируя на гуляющих под ногами перекладинах, ухватил Петра за руку, — Петя, обвенчаешь нас? Ты ж можешь! Пусть всё по понятиям будет! Мамзель просит. Ну?

Пётр огляделся. Темнота съела всё вокруг. Не видно было ни очертаний домов, ни отблеска витрины магазинчика, даже луна упала с неба и куда-то закатилась. И только глаза побледневшей и смущённой Нади сияли в темени, как огни маяка.

И он решился. Говорил тихо, слово за слово вспоминая текст, который не раз слышал в храмах на всех языках мира. Постепенно перестал сбиваться, голос звучал всё уверенней. В давящей пустоте он едва различал обращённые друг к другу лица и думал, что это нелепое венчание на краю жизни и скамейки — самое лучшее, что с ним случилось за последнюю сотню лет дежурства.

А когда Надя выпустила из рук жёлтые цветы, когда маслянистая муть лизнула ступни и поднялась по ногам, когда спазм сжал горло, он жалел только об одном — что не встретил этих ребят раньше, когда ещё можно было что-то исправить…

— Петя, мать твою! Не уходи, я ж люблю тебя! — через космическую черноту прорвался крик Любаши.

О, Господи, подумал Пётр, как мне тебя не хватает сейчас…

ЛЮБАША

Ночь тянулась долго, как нелюбимый сериал. Гудел и подрагивал в углу холодильник, не выпуская из рук газеты, клевал носом Саныч; серый котяра, свесив лапы с полок бытовой химии, лениво открывал то один, то другой глаз. Любаша сидела за прилавком, подперев щеку, и таращилась в окно витрины.

Хозяин запретил оставаться на ночь в магазине. Сверкнул глазами, как припечатал: нет и всё! Испытывать на себе его гнев не хотелось. И видеть во сне глаза камикадзе тоже не хотелось. А хотелось… Тут Любаша себя останавливала, потому что с Петром всё равно ничего бы не вышло.

Отчаянно стараясь не заснуть, она зевала так, что щёлкала челюсть. За окном ничего не происходило. Почти ничего. Трое сидели на скамейке, уставившись на лужу. Они не говорили, не смотрели друг на друга, только потягивали из бутылок воду. Время от времени лица несчастных менялись, будто те жизнь кому-то свою рассказывали — прям, как они с Сонькой на кухне. Только они галдят так, что соседи в батарею стучат, а эти молча, не словами.

Пять шагов от кота к Санычу и обратно. Туда-сюда, сюда-туда. Только не спать!..

Она так ждала, сама не зная чего, что, конечно, всё пропустила. Пётр — её Петя! Петенька! — схватился за сердце и начал заваливаться на бок. Вмиг за окном сбежалась чернота, заливая и магазин, и скамейку, и людей, и даже саму лужу чернильной кляксой. Последнее, что Любаша увидела, было уплывшее прочь ржавое ведро.

Не став звать Саныча, она распахнула дверь и шагнула за порог — в бездну.

И всё невысказанное, всё припрятанное на дне стопок в правом кармане фартука, все её желания и надежды вырвались хриплым криком:

— Петя, мать твою! Не уходи, я ж люблю тебя!

И пузырь черноты лопнул, стёк большими и малыми лужами, впитался в землю.

Небо вспыхнуло алым — занимался рассвет.

А Любаша непослушными пальцами набирала «Скорую».

АЗРАИЛ

Он пришёл к ней не затем, чтобы остаться. Напротив — он должен был лишь проводить, дальше их дороги расходились.

Скрипучая калитка, заросшая розами тропинка — их шипы цеплялись за плащ, и он начал нервничать ещё тогда, на подходе, почувствовав неладное. За щербатым забором чокались гранёными стаканами соседи, от души и не в такт горланя: «Вижу, смерть моя приходит — чёрный ворон, весь я твой…».

Распахнув лёгкую дверь веранды, он ощутил прикосновение льняной занавески к руке и замер, утонув в густом ягодном аромате. На плите кипела кастрюля, и, стоя к нему вполоборота, юная девушка сосредоточенно помешивала варево.

— Вера?

Не удержавшись, он выдал себя.

Девушка резко оглянулась. Ожидая увидеть привычные испуг, ненависть, обречённость, он с удивлением прочёл на её лице радость.

Это какая-то ошибка. Там, наверху, просчитались. Точно просчитались! Он решил задержаться и дождаться подтверждения. Жил в саду, ухаживал за деревьями, полол сорняки, подстригал розы. Выучил наизусть «Ворона» и частенько подпевал.

Оказалось, всё-таки Вера. И всё-таки сейчас. Ночь он думал, а к утру передал своим, что останется здесь — вместе с ней. Пусть разжалуют, исключат, опечатают дом и лишат премии. Ему всё равно.

Он стал охранять Веру: днём ходил за ней, ночью стерёг у кровати. Случайно задев её руку, обжёгся и с тревогой ощутил, как вскипают в нём новые желания… Он не считал времени, которое они провели в объятиях друг друга, но за каждый миг пришлось платить. Вера ушла тихо — он не слышал ни шагов провожатых, ни её последнего вздоха.

Родных у Веры не было, он похоронил тело в саду, посадил розу и каждый день поливал. Но роза не принялась, лишь стала набухать влагой лужа.

Хотел вернуться домой, его не пустили. Зато прислали грузовик, забитый ящиками с бутылками. В накладной значилось: «Для тех, кто спорит со смертью». Первую партию он разбил, грузовик спустил с обрыва в море. Прислали новый… В конце концов воду пришлось продавать.