Спокойствие - [59]

— Когдатыпридешьсынок.

— Завтра вечером. У меня творческий вечер в одном провинциальном городке, мама.

— В последнее время ты уезжаешь уже каждую неделю.

— На деньги Юдит нам не прожить, мама. Суп разогреете, телевизор выключайте на ночь, сказал я и услышал, как она гремит цепочками. Потом я пошел пешком на Восточный вокзал и, когда выяснилось, что надо делать пересадку, хотел развернуться прямо у кассы.

С выступления я вернулся около полудня. Эстер по понедельникам работала до пяти, поэтому пару часов я бродил по улицам в районе вокзала, хотя по идее ненавижу Восточный вокзал. Точнее, я терпеть не могу нищету, выставленную напоказ. Ненавижу людей, которые, ссылаясь на бедность, крутятся возле дорожных баулов, не перевариваю мнимых больных, которые показывают просроченные рецепты трехлетней давности — при этом на нужные лекарства им всегда не хватает какой-нибудь двадцатки. Мне омерзительны бабки-пошептуньи, которые будут молиться за тебя, спаси и сохрани вас Господь, и всю вашу семью, а если у тебя нет мелочи, плюют тебе вслед, как будто бедность дает человеку право творить безобразия.

Уже довольно давно Восточный стал прибежищем для проходимцев, здесь собираются подпольные торговцы и сектанты-проповедники, мелкие фальшивомонетчики и калеки домашней выработки. Можно с первого взгляда отличить калек, собирающих в собственный карман, от тех, кто работает на хозяина. По форме шрама можно установить, какую руку или ногу отрезало станком, а какую отрубили топором на лесоповале, когда по румынским деревням, точно шаровая молния, пронесся слух, что можно поехать побираться в Будапешт за неплохие суточные. Прибывали целые составы со свежеобрубленными калеками. Иногда их привозили те же самые грузовики, что везли в Трансильванию или в Бухарест гуманитарную помощь. Затем эти толпы несчастных были расквартированы по подвалам в девятом районе, работодатель развешивал по шеям таблички “Я жертва Чаушеску”, а вечером забирал себе восемьдесят процентов дневной выручки плюс квартплату.

Уже довольно давно импортные калеки соседствовали в подземных переходах с местными калеками пенсионного возраста, с продавцами-тухлых-мандаринов и с продавцами-дешевого-постельного-белья. Здесь же можно было купить за полцены сигареты без акцизной марки и за четверть цены бракованный гонконгский будильник. Здесь открылись первые китайские палатки быстрого питания, и здесь же впервые можно было сыграть в шахматы на деньги с недавно освобожденными зэками. На мусорном бачке расстилали шахматную доску из дерюги, закуривали сигарету и ждали бесстрашных клиентов. Потенциальные жертвы обожали индийскую игру, кто-то в свое время был кандидатом в мастера спорта, но потом вмешалась Госпожа Фортуна, и на областных соревнованиях выиграла восьмилетняя Юдит Полгар. Зэки, в отличие от своих клиентов, знали о шахматах все, учитывая, что в тюрьме на Ваци практиковали довольно действенную педагогическую методику. Кто проиграет, выпивает литр воды, после третьей партии человек уже обдумывает, куда ходить пешкой, а то в глотку зальют следующую порцию прямо над расстеленной доской. И от шести-семи литров воды запросто можно отдать швартовы, желудок у человека становится, как дирижабль, одетый на водопроводный кран.

— Пожалуйста, господин. Что вы, какие пятьсот? Тысячу. Садитесь, пожалуйста, вот сюда. Не сюда, давайте расстелим на крышке мусорного бака и начнем — наивный клиент заранее предвкушает победу, ибо знаток древней индийской игры не может спасовать. Три партии с этим недоделанным, считай, ты оплатил счет за телефон. Но на восьмом ходу черный конь ге три бьет пешку и, собственно, конец. У бывшего мастера спорта в голове не укладывается, как такое возможно, а ему не хватает всего-то нескольких кружек воды, да трех сокамерников с пожизненным сроком.

— Как мило, из бака торчат две тысячные бумажки, — говорит полицейский, и сует одну в карман, поскольку он пришел собирать арендную плату. Затем он выбирает себе несколько менее тухлых мандаринов, пересчитывает калек, на этом пятачке тринадцать, а всего тысяча триста. С венгров мы не собираем, честь дороже жизни, но с этими вонючими румынами просто сладу нет. Дутеакасо, если не заплатишь, говорит он, потому что в буфете “Снабдимтуриста” он выучил несколько ключевых фраз: “отправляйсядомой”, “стофоринтов”, и все в таком духе. Я сказал, сутефоринт, или дутеакасо — и тычет резиновой дубинкой в давно просроченную табличку “Я жертва революции”. Сегодня он не в духе, утром на минуту зазевался и упустил цыганских наперсточников, стыд и срам. Пока он спускается по лестнице, поролоновый мяч исчезает, и ящики от бананов, переоборудованные под игровой стол, обрушиваются с полпинка. Контрабандисты невинно раскрывают баулы, набитые спортивными носками, и беззастенчиво заявляют, что пятьдесят пар носков принадлежат им, потому что они меняют их по три раза в день, и каждый раз — новые.

— Нам нравится, господин хороший. Чистые носки, чистое постельное белье и много будильников, чтобы не проспать поезд. А что, если вы оставите нас в покое? А взамен мы вам подарим пару кожаных перчаток. Господин хороший знает, сколько стоят такие перчатки? Даже за три тысячи вы не найдете таких в “Корвине”. Маленький фонарик — и готово, или мы перейдем на площадь Москвы.