Спокойствие - [58]

После кино я вернулся, но их уже не было дома.

Я боялся, что Юдит где-то здесь, в Европе. Да, она вполне может жить даже в Вене, думал я, и от этого все медлил, не вскрывал конверт. Я боялся, а вдруг мне уже завтра придется садиться в поезд? В глубине души я надеялся, что ее не найдут. Хотел ли я ее видеть? Не знаю. Не так-то это просто, спустя полжизни стучать в дверь к человеку, чей почерк даже мама неспособна отличить от моего. Столько воды утекло, нас разделяли режимы, океаны и государственные границы. Я хотел подождать хотя бы до понедельника, чтобы не быть одному. Но вечером я набрался храбрости и вскрыл конверт и, когда я прочитал, что ее похоронили в Ницце десять лет назад, с облегчением вздохнул.

На следующий день я заказал в библиотеке Сечени старые французские газеты, и из подстрочного перевода одной консультантки узнал: мир с содроганием воспринял скорбную новость — вчера вечером после концерта Паганини прославленная скрипачка Ребекка Веркхард в возрасте неполных двадцати пяти лет, перерезала себе смычком вены на запястье. Экспертиза продолжается, похоронами занимается Нью-Йоркская звукозаписывающая компания.

— В основном все. Есть некролог, но он длинный, — сказала она.

— Оставьте, — сказал я.

— Хотите копию? — спросила она.

— Не хочу, — сказал я.

— Я могу унести? — спросила, она.

— Еще минуту, — сказал я и равнодушно посмотрел на пожелтевшую, плохо пропечатанную фотографию. На фото Юдит была точной копией Ребекки Веер в двадцать пять лет. Она точно знала, почему берет имя матери.

В понедельник я пошел к Эстер. Она сказала, что я спокойно мог позвонить, они пили чай с одним знакомым. Он вроде как астроном, уже несколько недель регулярно посещает библиотеку, там они подружились, а я сказал, конечно, я не из-за него ушел, а потому что мы уже привыкли к этим понедельникам.

— Поезжай в Ниццу, — сказала она.

— Могильные памятники есть и поближе, — сказал я.

— Ты сам знаешь, что надо поехать, — сказала она.

— Ты тоже не едешь домой. Хотя могла бы уже, — сказал я.

— Это совершенно другое. Возможно, потом когда-нибудь, — сказала она.

— Если хочешь, я поеду с тобой, — сказал я.

— Никому из нас от этого лучше не будет, — сказала она. — И ты не можешь надолго оставить маму.

— Конечно, — сказал я и подумал, что сравнивать расстояния от Восточных Карпат до Будапешта и от Западной Ривьеры до Будапешта — это все равно что сравнивать расстояния от кратера Бойяи до Земли и от Альфа Центавра до Земли.

— Мне незачем ехать. Для меня она давно умерла, — сказал я.

— Знаю, — сказала она.

— Лучше было, пока мы ничего не знали наверняка, — сказал я.

— Реальность всегда лучше, — сказала она.

— Конечно, — сказал я. — Единственное, что больно, ведь этот смычок был моей идеей.

— Скорее всего, она не вспомнила об этом, — сказала она.

— Конечно, — сказал я. — И еще паршиво, что наш отец помог ей выехать. Обидно, что она не рассказывала о нем.

— Глупость. В последний раз она видела вашего отца тогда же, когда и ты. Завидуешь, что у нее хватило смелости сесть на грузовой корабль?

— Я не завидую, а знаю, что наш отец помог ей выехать. Последние десять лет он высылает месячное содержание.

— Тебе неоткуда это узнать, — сказала она.

— Ну как же, есть откуда, — сказал я.

— Ах, да, — сказала она и затем спросила, как дела у мамы, а я сказал, в целом неплохо, только эта боязнь кремации меня уже достала, а еще мама снова поверила в Бога. Я допил чай и, стоя в дверях, снова спросил, если я все-таки поеду в Ниццу, поедет ли она со мной, а она сказала, никому из нас от этого лучше не будет, но потом поцеловала меня в лоб.

— Что это за шум, сынок?

— Это музыка, мама.

— Выключи немедленно. Я хочу спать.

— Успеете, завтра вам никуда не идти, мама.

— Я выброшу этот проигрыватель.

— Что вы прицепились? Завтра вы все равно ни о чем не вспомните, мама.

— Я не потерплю, чтобы ты так разговаривал со мной!

— Мы пятнадцать лет так разговариваем, почему же сейчас вы не хотите потерпеть? Принесите чашку чаю, послушаем музыку, а если выглянете в окно, увидите луну.

— Ты не человек! Ты такая же мразь, как и твоя младшая сестра!

— Старшая сестра. Могли бы уже запомнить, хотя бы ради меня. Кстати, а почему вы никогда не пытались покончить с собой, мама?

— Подонок! Лучше бы вы сгнили у меня в животе! Но Бог каждому воздаст по заслугам, послушай старую мать! Бог тебя покарает, сынок!

— Возможно. Пусть попробует. В самом деле, какого хрена вы не покончите с собой, мама?

— Убирайся из моего дома!

— С удовольствием, но тогда вы сдохнете от голода. Без меня вы даже кран неспособны открыть, мама.

— Сердце!.. У меня болит сердце!

— Успокойтесь, мама, у вас нет сердца. И у меня нет. У нас сопли вместо сердца. Сопли, поняли? Мы сдохнем от бесчувственности, сказал я, затем выставил ее из комнаты и приглушил проигрыватель, потому что на самом деле было громко, а мне надо было читать корректуру. Утром я проснулся от треска пластинки, видимо, лапку заело. Барахло эта “Тесла”, подумал я, потом оделся и еще раз просмотрел новеллу про психически больного священника, который с помощью крысиного яда, подмешанного в тесто для облаток, уничтожил всех прихожан. Сойдет для сельской местности, подумал я, приготовил маме завтрак, а обед поставил в холодильник.