Спокойный хаос - [102]

Выражение ее лица становится еще тверже.

— Может быть, кто-то пытался вас остановить, отговорить.

— Остановить нас? А-а-а! Вы, наверное, имеете в виду того идиота, который нам…

О, нет! Теперь я все понял. Кровь ударила мне в виски, а сердце буквально подскочило к горлу. Вот почему она так безутешно заливалась слезами. Мгновением раньше я все понял, еще до того как она вытащила из сумочки фотографию, которая подтвердила мои догадки.

— Этот идиот?

О, нет. Это ее муж. Вот это да, большей глупости я не мог бы сказать! Подумать только, как у меня бьется сердце. Та рыжеволосая каланча, которая нам посоветовала тогда не спасать их, был ее муж. Да ты только посмотри на него, — свадебная фотография, он во фраке, длинный и тощий, как жердь, а взгляд человека, привычного к церемониям на международном уровне, прикрывает рука: он закрывается от сыплющегося на него каскадами риса, а другая, длинная аристократическая, рука чуть покровительственно обнимает ее за талию, а она даже не обращает на него внимания, по правде говоря, у нее на лице сияющая улыбка, но обращена она, кто его знает кому; да, у нее горящий взгляд, но и он тоже не ему, этот взгляд прямо заряжен воспоминаниями, а фигурка у нее тогда была, по крайней мере, на два размера меньше нынешней, и, надо признать, что выглядела она поистине феноменально в коротеньком платьице кремового цвета с бесподобной вышивкой, платье прекрасное, но — это бросается в глаза — абсолютно несовместимое с его помпезным одеянием, как будто его сшили для другой свадьбы.

Я поднимаю от фотографии глаза. Та женщина, которая на карточке все еще питала надежды на будущее, сейчас твердым, леденящим взглядом пристально смотрит на меня, она-то больше ни на что не надеется.

Что и говорить, эрекции как ни бывало.

— Прошу вас, скажите мне только, да или нет, — но эта ее просьба звучит почти как приказ. — Когда вы с братом бросились в воду, чтобы спасти нас, этот мужчина пытался вас отговорить?

Ну вот. У меня сейчас много вариантов ответа, даже слишком много, чтобы я смог сделать правильный выбор. Я мог бы, например, начать с того, что я не так и уверен в том, что нам сказал этот чичисбей[73], или мог бы рассмотреть гипотезу о том, что веревка, которую он бросал женщинам, не была уж такой короткой, как мне помнилось, что, возможно, тогда веревка просто показалась мне короткой, видимо, он решил спасти их другим способом, менее героическим, конечно, менее зрелищным, но, если бы веревка была достаточно длинной, более надежным и здравым, учитывая то, что и нам с Карло угрожала возможность отдать богу душу, потому что он, в отличие от нас, стремящихся их спасти бессознательно, прямо как по Фрейду, — Карло в силу своей законной необходимости разбить кольцо смертей, которые, как ему казалось, преследовали его, а я, как уже говорил, чтобы не уступить ему, не отстать от него, — он, в отличие от нас, я имею в виду, тот мужчина, вероятно, вел себя более по-умному: он беспокоился о жене, но в то же время не забывал и о детях, например, он мог подумать о том, что им угрожала опасность одним махом потерять обоих родителей… Но если я углублюсь в подобные джунгли, а я уже чувствую, как во мне просыпается эта моя историческая зверская наклонность, я просто уверен, что оттуда мне больше уже не выбраться, во всяком случае, не выйти с ответом, ясным и немедленным, — да или нет — на какой претендует эта женщина. Я не хочу этого, потому что мне надоело так поступать, не могу больше, всю жизнь я делал ставку на проигрышные номера: на здравомыслие, на глубокие размышления, на хреновое посредничество, я даже не помню, ни когда это я решил так делать, ни почему, и если сейчас мне нет дороги назад, и я не смогу поступить так, как поступил мой брат, — послать на три веселых буквы того, кто встает на твоем пути, и вперед, — я всегда могу измениться, конечно, есть люди, которые и в сорок лет меняются, почему нет, и даже если это не будет настоящей переменой, глубокой, окончательной, даже если речь идет только о временном изменении здесь и сейчас, когда я отвечу на вопрос этой женщины так, как бы ей мог ответить Карло — дать опрометчивый, ясный, нахальный, мужественный, уверенный, искренний, легкомысленный ответ, в то же время признавая вероятность того, что и он может быть не прав, этому его качеству я всегда завидовал, — да ладно, наплевать, и это тоже представит меня намного больше, чем если бы я, как обычно, испражнился своими проклятыми сомнениями.

— Да.

Да нет же, Карло, давай сделаем так: допустим, что я — это ты, как в ту ночь, когда мы вместе накачивались опием, и я стал тобой на долгое, фантастическое мгновение, и выжмем все возможное из этой истории. Односложное слово, что я только что произнес, это уже сам по себе тяжкий камень, но в действительности мне от этого нет никакой выгоды, правильно? А этот случай идеален, мы просто обязаны извлечь из него выгоду. Я прав? Ну вот, давай мы ее одарим одним из твоих взглядов, крутым и похотливым, без всякого стеснения; да ты только посмотри на нее — она его выдержала, Карло, выдержала. Видишь?! Ей только что подтвердили, что ее муж пытался убить ее, представь, какая мерзость у нее сейчас на душе, и все же этот наглый взгляд она не теряет, потому что этот взгляд поразительно льстит ее эго, для нее это драгоценный комплимент ее увядающей красоте. Видишь, Карло? Сработало. Работает, даже у меня работает. В конце концов, ведь она просто женщина. О-о-о! Вот видишь?! У меня снова эрекция. На этот раз ничего удивительного, ничего нелогичного или неслыханного, а наоборот, это естественный отклик на чувство удовлетворения, которое мы прочли в глубине ее глаз — и какая нам, в сущности, разница, правда это или нет, правильно? Нам удобно прочесть это, и мы это читаем — удовлетворение, а наш взгляд ей отвечает: «Ну, ты меня и завела — я так возбужден», то есть то, что, как мы решили, будет единственное, что по-настоящему послужит ей утешением в мерзопакостной ситуации, в которую она вляпалась, и мы даже можем себе это позволить; прошу обратить на это внимание, мы безупречны, неприступны,