Спокойных не будет - [47]

— Погода ужасная,— сказал я.— Сам чувствую: места себе не нахожу. Куда ни взглянешь, одно и то же. Никакого простора взгляду. Душа как будто в клетку попала...— Я посмотрел на Петра.— Может быть, болезнь навалилась? Та самая, ностальгия, а? Пока-то привыкнешь к новой родине! Если вообще привыкнешь...

— Вот еще новость! Мы же не за границей. Земля-то своя.

— Граница — черта условная. Сердце не может свыкнуться с окружающей обстановкой.

Петр расстегнул брезентовый плащ, чтобы легче было сесть в седло, нахлобучил на голову капюшон и, натянув на пальцы перчатку, взялся за гриву лошади.

— Все может быть, Алеша,— согласился он и неожиданно рассмеялся.— Сердце — самый тонкий инструмент, малоизученный. Надо понаблюдать за Еленой: не захватила ли и ее эта красивая болезнь! — Он сел на лошадь, тронул каблуками ее бока.— А работать все равно придется, бригадир! Не забывай об этом...

— Придется, Петр,— ответил я, провожая его.

Всему приходит конец. Окончилось и ненастье — ненастье таежное и ненастье душевное! Ночью дождь утих, и мир оцепенел в покое и сне. С рассветом тучи раздвинулись, прячась по балкам, по низинам, в ущельях, и к молодому солнцу от земли, рождая незнакомые голоса и звуки, поднялись прозрачные, невесомые облачка тумана. Они таяли, голубея, сливаясь с небом. Солнце радостно бесновалось, как мальчишка, вырвавшийся на зеленый луг. Оно ярилось, расплескивая теплый свет на деревья, кусты, в глаза, за ворот. Неудержимый жаркий водопад опрокинулся на землю...

Мы выбежали из палатки и, как в первое утро после нашего прибытия сюда, сорвали с себя одежду. Мы брызгались, и студеная вода обжигала, как кипяток, приплясывали, восторженно ухали и смеялись. Солнце заронило в грудь по искорке энергии, равной не меньше сорока тысячам лошадиных сил!

— Бригадир, вам пустить струю по ложбинке? — спросил Леня Аксенов с изысканной учтивостью и занес над моей спиной ковшик.

— Пускай,— разрешил я и зажмурился — захватило дух от ледяного ожога; Леня похлопал по лопаткам ладонями, растирая воду,— Хватит! — крикнул я и распрямился, с мокрых прядей волос отекали капли.

— Теперь я тебе полью на спину. Нагибайся.

Леня фыркнул:

— Шутить изволите, бригадир. Когда я получу квартиру, то построю для себя плавательный бассейн. Приглашу вас купаться...

— Видал? — крикнул Серега Климов.— Какие замашки вынашивает! Ты из палатки сперва выползи. А то бассейн ему подавай. Вот дохляк!.. Полей воды.

— Попросили бы повежливее, Сергей Никифорович, вежливость украшает человека...

— Лей, лей,— проворчал Серега.— Разговорился... Развез — целую лекцию. Отец мало подзатыльников давал.

— Совсем не давал.

— Оно и видно... Все, спасибо.

— На здоровье.— Леня бросил ковш в ведро, подал Сереге полотенце.— Опять же насчет ваших замечаний о замашках: каждый человек высок в своих замыслах, к которым он стремится.

— Валяй стремись,— одобрил Климов.— У тебя ноги длинные: добежишь, если не остановят.

Илья Дурасов попробовал урезонить Серёгу:

— Чего придрался к парню? Чирей, не человек. С какого боку ни тронь — саднит.

Но Климов слушать не стал, нырнул в палатку и тут же выбежал из нее, уже одетый, мигнул Илье:

— Трогай!

На объект шли дурачась, с праздничным душевным ликованием, даже пытались запеть.

В обед Катя Проталина не жаловалась — ели каждый за двоих; работали — каждый за троих... Что ни говори, а вторжение природы в душу человека, самое непосредственное и часто беззастенчивое, может изменить многое...

Солнце задерживалось в небе все продолжительнее, его движение по невидимой дуге от одной кромки тайги до другой становилось все медленней, ленивей; оно словно до устали купалось в синеве, отодвигая от себя груды белых облаков, щедро расплескивая по земле золотисто-голубые горячие брызги.

Тайга, сбросив сизую изморось, тучно, до черноты позеленела. В безветрии от нее тянуло свежестью отогревшихся на припеке хвои и почек. Снег не таял, а как бы усыхал, незаметно тлея, а к вечеру, схваченный морозцем, скрипуче пел под шагами. Ледяные гребешки на реке стеклянно голубели, на их гранях дробилось солнце. Ангара заметно вспухала, радостные весенние улыбки ее таили в себе угрозу — никто не знал, как она, раскованная, поведет себя.

Река за несколько дней вздулась: подо льдом происходила напряженнейшая работа. Вода, прибывая, скапливалась, клокотала, своим могучим хребтом выгибала, выламывала лед; тот глухо лопался, в трещины вырывались пенистые фонтаны, горели, искрились на солнце, и над рекой трепетали радуги.

С Ильбина, крупного притока, стронулся и пошел вниз со свирепым скрежетом неудержимый, напористый ледяной караван. Он столкнулся со льдом Ангары. Глухой гул потряс берега. Огромные глыбы, вползая одна на другую, высились горами, выстраивали хрупкие, причудливые террасы, которые в следующую минуту со звоном рушились в осколки, в крошево.

Ниже впадения Ильбина, на перекате, на шиверах, и произошел мощный затор.

Леня Аксенов — он был дежурным в тот день — прибежал за нами на стройку. Был полдень. Ждали Катю с обедом, а появился он. Серега Климов еще издали увидел его долговязую, жердистую фигуру.