Спокойных не будет - [43]

— Вы замечаете, что я тихо схожу с ума?

Я внимательно поглядела на него.

— Нет, не замечаю.

— А между тем это так.

— Вы же собирались говорить серьезно.

Мы пошли по Садовому кольцу, в сторону Колхозной площади. Зажглись фонари во всю длину улицы, и дома как бы всплыли из сумеречной мглы.

— С тех пор как я вас увидел, я навсегда расстался со своим покоем. После первой встречи — помните, у Вадима в день его рождения? — я просто думал о вас. Вы являлись перед моими глазами в самую, казалось бы, неподходящую минуту — во время работы, во время заседаний. Я видел вас совершенно отчетливо, слышал ваш голос так явственно, что закрывал уши ладонями.

— Надеюсь, люди, окружавшие вас, не осудили меня за мою навязчивость?

Гриня поморщился досадливо:

— Не надо, Женя... А после второй нашей встречи у Вадима, новогодней, я буквально не нахожу себе места. Я с ума схожу...

— Послушайте, Гриня,— извините, что я вас так называю, не знаю вашего отчества,— разве вы не чувствуете сами, что говорите банальности. И слушать их мне, честное слово, не доставляет удовольствия. Скучно это. Мне помнится, вы умели говорить так, что голова шла кругом.

Названов смущенно развел руками.

— Вот и я растерялся. Я, который смотрел на девчонок, как на забаву, потому что ни одна из них меня ни разу серьезно не задела. А если не задела, то о словах и не думаешь. А они как раз и приходят самые неожиданные, и мысли появляются оригинальные, и юмор рядом. Когда не ставишь себе цель понравиться, нравишься больше. Это истина. А вот когда хочешь высказать про свое сердце, про его боль — куда все девается! Становишься косноязычным и неловким.

«Ну да, неловким!»—подумала я, вспомнив тот новогодний вечер, и его тяжелые руки, и горячий шепот; я отвернулась, чтобы скрыть гримасу отвращения.

— Женя, я люблю вас,— сказал Названов глухо, стесненным голосом.— Никогда никому не говорил этих святых слов и, казалось, потерял надежду сказать их. Я счастлив, что сказал их вам, самой лучшей из всех, кого я когда-нибудь встречал. Выходите за меня замуж. Пожалуйста...

Теперь остановилась я, изумленная, встревоженная, и Гриня обернулся ко мне; он и в самом деле выглядел растерянным, настороженным, точно испугался сказанных слов.

— Что? — спросила я.— Замуж? Но ведь я замужем. Вы знаете об этом. Как же вы смеете предлагать мне...

Он виновато улыбнулся, потупясь.

— Знаю. Но мне думается... Я убежден, что вы несчастны. И это дает мне право предложить вам... новое счастье. Настоящее, большое...

— Вы бы сперва спросили, счастлива я или нет, прежде чем делать такой странный вывод. Идемте.

Я шла по улице, не замечая, что иду. В груди теснилась тоска от охватившей меня тревоги и беспокойства. Во мне боролись два чувства, смыкаясь и расходясь: он вызывал неприязнь прежней своей самоуверенностью, скептическим прищуром глаз, цинизмом, исключающим все святое и чистое, и привлекал сейчас искренностью, застенчивым признанием, которое привело его в смущение, как мальчишку,— я верила в то, что он говорил искрение, и в груди у меня затеплилась жалость. О сердце женское, как охотно ты ловишься на жалость, на покаянный вздох, на признание! Оно сейчас же, слепо, бросается на помощь несчастному.

Навстречу нам мчались автомобили, стаями, скопом, разбрызгивали накиданный на мостовую снег. Спешили пешеходы, часто задевая меня плечами, сумками, но я как бы не видела ни машин, ни людей, не чувствовала их толчков — все это уносилось мимо, не касаясь меня, в небытие. У меня вспотели от напряжения ладони, и я сняла варежки. Гриня проговорил негромко, с покоряющей робостью:

— Вам нелегко жить, Женя, я знаю, я чувствую это и хочу облегчить вашу участь. А я был бы счастлив, если бы вы разделили мою судьбу. Я устал, Женя, я смертельно устал. От бедности. Одна вы можете сделать меня богатым. На всю жизнь.

Не знаю, всем ли женщинам говорят такие слова, всем ли женщинам, с которыми встречался Гриня, говорил он такие же слова, не знаю. Но душа моя сладко сжималась от них и голова чуть покруживалась.

Долгое время мы шли молча: все важное, главное, что нужно было сказать, уже сказано, другое не шло на ум, казалось ненужным.

— Вот мы и пришли.— Я остановилась у подъезда своего дома.— Прощайте, Гриня.— Я протянула руку, он не принял ее, печально улыбнулся, взглянув мне в лицо.

— Пригласите меня к себе,— попросил он.— Я знаком с вашей мамой. По телефону. Я разговаривал с ней несколько раз.

— Вот как! О чем же?

— Так. О жизни. Она позволила мне, если я встречу вас и провожу до дома, зайти и познакомиться лично.

Я насторожилась, пристально взглянув на него. А вихрь уже несся на меня, чтобы завертеть! Я поняла, что между Гриней и мамой помимо меня происходил какой-то сговор. Какой же, интересно?

— Идемте, если вам позволили.— Я указала на входную дверь.

Мы поднялись в лифте на четвертый этаж, я отперла дверь своим ключом. В передней, как обычно, хранился полумрак, было тепло и тихо..

— Раздевайтесь,— сказала я Названову.

Он повесил пальто на вешалку, на полку сверху положил шапку.

— Куда прикажете?

— Сюда, направо.

Из глубины квартиры послышался голос мамы: