Спокойных не будет - [27]

— Что с тобой происходит, Женечка! — сказала Аглая Степановна, старшая из сестер.— Ты становишься все женственней, все элегантней. Непостижимо!

Агния Степановна, вторая сестра, подтвердила:

— Очарование, да и только!

— Что называется, женщина с изюминкой! — Анатолия Степановна заключила меня в объятия.— Молодость! Куда от нее денешься?..

Антуанетта Степановна грубоватым голосом подвела итог:

— Ты, Женя, создана для поклонений. Да, да. И не возражай, не спорь...

— Ты все реже стала у нас бывать,— упрекнула меня старшая сестра.— Нам без тебя скучно.

— Все некогда, Аглая Степановна,— оправдывалась я, невольно краснея.

В прихожую мимоходом заглянул Вадим в черном костюме, на горле бабочка, в руках бутылки.

— Опаздываем, как всегда? Откуда у тебя эта чуждая нашему дисциплинированному быту черта?

— От сознания собственной независимости,— ответила я.

— Ты бы помолчала... Ты демонстрируешь свою зависимость, находясь даже за тысячи километров от предмета...

Я прервала его.

— Ну, ну, без намеков! — Я не рассердилась, я не в силах была расстаться с той бесшабашностью, которая внезапно захлестнула меня. Я взглянула на себя в зеркало — ах, как понравилась самой себе! — привычным лихим жестом оживила локон надо лбом, улыбнулась и проследовала мимо строя тетушек в гостиную.

Все уже были в сборе, все с нарастающим нетерпением ждали сигнала, чтобы двинуться к столу. Большинство находившихся здесь я помнила еще по тому вечеру, но несколько пар были новыми, с ними я и познакомилась. Как ни странно, первым поднялся и приблизился ко мне Гриня Названов. Высокий, ладный, с ненаигранной мужской ленцой, идущей от уверенности в себе. Он взял мою руку и поднес к губам.

— Откровенно признаться, я немного опасался, что вы не придете,— сказал он, в медленной улыбке приоткрывая зубы.

Я посмотрела ему в глаза в тяжеловатых, припухших веках.

— Опасались? Зачем я вам понадобилась? Мне кажется, что между нами не было ничего такого, что можно было бы вспомнить с приятным чувством.— Лицо у него чистое, холеное, без единой морщинки, над высоким лбом — небрежная тугая прядь. И во мне вдруг возникло ощущение, будто именно его я и хотела видеть сегодня, о нем подсознательно думала.

Названов опять улыбнулся.

— Мы, помнится, не доспорили с вами о добре и зле, о праве на геройство и на трусость.

— Сейчас у меня иное настроение, и боюсь, что спора не получится.

— У меня тоже настроение иное.— Только сейчас я почувствовала, что Названов все еще держит мою руку в своей, и отняла ее.— Что ж, будем слушать музыку или же лирику Толи Туманова?

Саша Конский, рекордсмен-штангист, парень с маленькой стриженой головой на несоразмерно массивных, чугунной твердости плечах, запротестовал:

— Ну вас, ребята, с вашей лирикой! Сейчас двенадцать пробьет.

— Да, надо сперва освежиться,— согласился Феликс Панкратов.— А потом и лирика пойдет в ход!

Толя Туманов на этот раз не обиделся, даже рассмеялся беззлобно.

— На пустой желудок и на трезвую голову лирика не идет, Саша? Так и быть, не стану читать. Живи, как сорная трава, без лирики.

Только спутница Туманова, Дина, девушка с ярко накрашенными, толстыми губами, оскорбилась за поэта и отвернулась, чопорно вскинув птичий профиль.

Я смотрела на всех с добрым чувством, и впечатление, которое создалось у меня первый раз — я была тогда резкой, взъерошенной,— как-то стерлось, ребята казались мне простыми, и даже Феликс Панкратов и Толя Туманов, расслабленный, уставший от жизни и поэзии, сейчас выглядели бодрее, радостней.

А Грини Названова я почему-то стеснялась. Вот дурочка! Никогда в жизни никого не боялась. А тут взгляну как бы нечаянно, встречусь с его прищуренными, словно бы смеющимися глазами, и взгляд мой делает стремительный рикошет. Он сидел, вытянув ноги, возле низенького столика и не торопясь курил и сквозь реденький дымок наблюдал за мной. И я ощущала неловкость и тревогу. Между нами протянулась какая-то нить, тонкая, точно паутинка, я пыталась оборвать ее, но она не только не рвалась, а все больше крепла. Это меня изумляло и настораживало.

— И в самом деле захотелось выпить бокал хорошего холодного вина.— Названов положил окурок в пепельницу, изображавшую раскрытую пасть бегемота, и взглянул на часы.— Чего он медлит? По-моему, пора. Феликс, включи радио.— Гриня сдержал снисходительную усмешку.— Сейчас нас будет приветствовать президент государства. Как всегда, обрадует тем, сколько мы выплавили чугуна и стали в истекшем году и сколько добыли прочих богатств, входящих составными частями в наше экономическое могущество.

Феликс Панкратов тоненько засмеялся.

— Весело,— сказал Саша Конский чеканным голосом, без улыбки.

Толя Туманов примирительно и с грустью сказал:

— Это ничего, это, должно быть, нужно. Лишь бы не забыл пожелать людям счастья в Новом году, удач и радостей...

«До чего же он изнеженный,— подумала я про Толю,— хрупкий, податливый, и страсть его, должно быть, не горячая, не огненная, а теплая, как варежки, блеск черных глаз притушен тенью густых, будто наклеенных ресниц. Он опоздал родиться лет на сто... И вообще, что их всех объединяет? Скептическое отношение ко всему окружающему, к самой жизни?»