Спокойные времена - [137]

«Как муха?»

«Именно. Был бы ты настоящим мужчиной…»

«Опять! Опять ты об этом…»

«И буду!.. Если бы ты, Ауримас, был…»

«Настоящим мужчиной, да?»

«Ты бы…»

«Остался там, что ли? Ты это хочешь сказать, Марта?..»

«Спроси у Оне… Не так уж глупа эта деревенщина, не так наивна, Ауримас… И, может, даже я… ничего не видя вокруг себя…»

«Ошибалась? Да? И ты? Даже ты?»

«Может… даже… Может, даже я, Ауримас… Хотя у женщин о таких вещах не спрашивают: ошибалась, говоря о другой, или не ошибалась… И ты не спрашивай… Не узнаешь… Особенно, когда на пути у обеих…»

«Понял… Но… даже сейчас? Ты не скажешь, Марта, даже сейчас? Когда…»

«Даже сейчас».

«Ладно… Но… Если бы ты, Марта, не вынудила меня… не пришла бы и не увела на вокзал — нам сегодня, может, не пришлось бы так разговаривать… Так не слишком весело… И, может, даже… Сказать?»

«Какие уж между нами тайны, Ауримас…»

«Может, Марта, сегодня ты была бы женой, счастливой супругой большого поэта… И ничего бы не случилось, Марта…»

«Ах, перестань! Не смей об этом! Что ты знаешь? Что ты понимаешь!»

«Знаю, что ты… Не сердись на меня, Марта!.. Я глуп, но… И дурак имеет право высказаться… особенно после всего…»

«Ну, говори!..»

«Ты ведь Ирке завидуешь, Марта!..»

«Что ты — я?!»

«Да, Марта. А почему?..»

«Переста-ань!.. Вовсе не соображаешь, что говоришь! Особенно в последнее время… Что говоришь и особенно — что делаешь… Вот почему твоя дочь Эма… потому и дочь твоя Эма…»

«Молчи! Молчи! О ней… опять ты разрываешь мне…»

«Ты не знаешь женщин, Ауримас… Слышишь: не знаешь!.. И если бы тебе пришлось еще когда-нибудь искать подругу жизни — —»

— Вам посылка!.. — воскликнул юный, бодрый голос, едва лишь он отпер дверь; из-за плеча почтальона — девушки примерно Эминого возраста — улыбнулось солнце; солнце?

Он нахмурился. Значит, время идет, идет…

— Спасибо, — сказал он. — Большое вам спасибо.

— Не за что.

Дверь захлопнулась, опять потянуло сыростью; он без всякого интереса взглянул на кое-как кинутый на диван не то фанерный, не то картонный ящичек…

Дзинь…

— Винга?!..

— Я… — Не спеша затворила дверь (вспыхнуло солнце), вытерла о коврик туфли на желтой каучуковой подметке и снова входящих в моду узких каблуках. Посмотрелась в зеркало на стене. — Не ждал?

— Кто бы, Винга, мог подумать…

— Что посмею, да?

— Что так получится…

— Да. — Она взглянула на Глуосниса. — Никто… — Зачем-то обвела взглядом комнату. — Можно мне присесть? На минутку?

— Что ты, Винга!..

— Я ведь не знаю… можно ли мне зайти… имею ли я право…

Она пожала плечами, но села, положила на колени сумку, щелкнула замком, что-то поискала… Сигареты?

Но не вынула, ждет…

— Не хотела раньше беспокоить… — сказала она, глядя ему прямо в глаза; от ее взгляда ему стало не по себе. — Тем более не стану упрекать, что не приехал в Каунас, ну… на Девятый форт…

— Но, Винга!.. — Он с трудом вспоминал: на форт? Обещал? Опять? Опять… сначала…

— Это глупо, я знаю!.. И пришла я не затем, чтобы высказывать обиды…

Он вопросительно поднял глаза.

— Хочешь спросить: зачем, да? — Винга поморгала глазами. — Зачем я здесь?

— Я не спрашиваю, но…

— Я всегда это знала… не ты один… — Она крепко сжала ручку сумки, будто держалась за какую-то спасательную веревку. — Он меня растил, потому что… ну, доктор и моя мать… Понимаешь?

Он закусил губу.

— Не понял?.. Знал… и не понял? Как же так?

— Нет, нет!.. — покачал он головой. — Не то!.. Не хотел верить тому, что знал…

— Странно…

— Странно… Знать и не верить?

— Да.

— Поэтому ты… верил? Знал; ложь, и молчал?

— Может, и так.

Она вздохнула.

— Для кого это имеет значение, Глуоснис, — проговорила она, — что именно человеку лучше? Даже он сам и то не всегда…

— И потому… — Он исподлобья взглянул на нее. — Ты ездишь… туда-сюда… чтобы забыться?.. Или оправдать себя… Успокоить совесть…

— Вижу, ты правда не понял… Глуоснис… — По Вингиному лицу скользнула тень. Разочарования? Не в нем ли?.. — Ты ничего не сообразил, Глуоснис… — («Она говорит только — Глуоснис, ты слышишь?») — Неужели я могла найти то, чего никогда не было? Хотя должно было быть… и именно так, как я себе представляла, не иначе… потому что за это уже заплачено… Ну, в детстве я, может, правда верила в это… в эту ложь, в этот удушливый обман… Нет, нет: в голодный мираж… он был так нужен мне, поверь… Что и у меня что-то есть, пусть я не знаю, как родилась, и что-то настоящее, может, получше, чем у других… А потом… сам знаешь… привычка и осмысленная иллюзия… Зато там, вдали от дома… никакого Абдонаса и никакой…

Она о Марте? Он вдруг побледнел. Винга? Как она смеет? Здесь и сейчас? Сейчас?..

— Что же ты еще скажешь?.. — выкрикнул он, и это было непривычно — таким голосом, в таком тоне он с Вингой никогда не разговаривал. И сейчас, конечно, не стал бы, если бы… если бы она сама… — Что ты, Винга, еще… Зачем пришла? Ты хоть знаешь?

— Что я еще могу сказать?.. — Она приподняла плечи и улыбнулась грустной улыбкой, как умела только она одна, такую Вингу он знал неплохо. — Что еще… Разве то, что у меня, наверное, родится…

— Родится? — Он изумленно раскрыл глаза. — Только что ты мне сказала… что твой Абдонас… и ты… что вы не…

— Сказала… — Винга кивнула — знакомое, решительное и вместе с тем изящное движение. — Сказала только, что и сейчас скажу: родится… Ну, не от тебя, к сожалению… И… не от Абдонаса, но все равно… И ему уж не придется в канализационном люке… будем надеяться, что не придется…