Сплошные вопросы (повесть в записках) - [12]

После инструктажа группы и обычной в таких случаях подготовки ложимся спать. Поднимут нас в два часа, так что успеем немного отдохнуть. Разведчики засыпают довольно быстро, а мне не спится. Глаза уже привыкли к темноте, в проём окна видно, как ползут и ползут тучи. Дождь не унимается. Ночи в июне светлые, и дождь нам на руку. Где-то глубоко ворочается мысль: через три часа идти в мокрую тьму, на мины, на проволоку… Отвык? Отвык!

…Проходим сквозь редкую стрелковую цепь, мимо станкачей, застывших у пулемётов. Дальше — нейтралка. До оврага ещё надо доползти. Ползём по неглубокой канаве, именно по ней прошлой ночью разведчики пробирались до этого оврага. Впереди вспыхивают ракеты, подчёркивая черноту неба и ненадолго выхватывая из темноты линию горизонта. Время от времени светящиеся пулевые трассы дырявят висящий над нами дождливый занавес. Это на всякий случай «дежурный» немец своим МГ напоминает: я не сплю и всё вижу. Наконец овраг. Тишина закладывает уши, но доверять ей нельзя, она против нас. Стоит нам чуть-чуть нарушить её, и она взорвётся тысячами звуков. Мы выползаем из оврага чуть левее и сзади группы захвата. Немец в ячейке наверняка не спит, разве можно заснуть в яме с водой? Прямо из ячейки, к которой подбираются наши ребята, вылетает ракета, заливая всё мёртвым светом. Я сразу ослеп, и это испугало меня. Совершенно беззащитным ощущаешь себя в такой ситуации. Лежу, уткнувшись лицом в землю. Кажется, ракета никогда не погаснет. Стриж трогает меня за плечо, поднимаю голову, автомат к бою готов. Группа Рябова делает бросок к ячейке, слышен то ли храп, то ли всхлип. Мимо меня волокут что-то тёмное, бесформенное. Мы начинаем потихоньку пятиться, спускаясь в овраг. Вдруг слева, метрах в трёхстах от нас, начинается стрельба. Несколько автоматных очередей перерастают в грохот разрывов мин и снарядов. Что происходит? Что-то не предусмотренное планом ворвалось грубо и бесцеремонно. Ведь эта ночь наша, и никаких других акций быть не должно. Разгорающаяся слева стрельба торопит догадку: значит, это немцы… Не одни мы вышли сегодня ночью на нейтралку. Какой-то немецкий офицер тоже изучал передний край, карабкался на сосны, прикидывал лучший вариант. Он вывел свою группу из траншеи чуть слева и, судя по всему, нарвался на наше боевое охранение. А может, нашумел уже при возвращении… Нам в любом случае надо поторапливаться. «Наш дежурный» МГ снова ожил и стал бить длинными очередями. То ли на всякий случай, то ли немцы тут что-то обнаружили. Наши станкачи немедленно ответили. Стриж, державший наготове ракетницу, пустил сигнальную ракету, и тут же ахнула наша батарея, добавив свой голос в общий хор ночного боя. Вот уже родная канава, впереди тихая суета… Власов ранен… Я помогаю его тащить вдоль канавы, он тихо оправдывается: «Я и не поднимался даже, как зацепило?»

Наша траншея: «Ух, выбрались!» Власова подхватывают заботливые руки…

Моргунов встречает нас прямо в траншее. Всем приказано отправляться отдыхать, только Стриж, Рябов и пленный отправились в штаб.

Проспал я до обеда. Стриж, уже вернувшийся из оперативного отдела, выглядел так, словно и не было ночного поиска, лазания по оврагу, огненных трасс на чёрном фоне. Он отвёл меня в сторонку и сказал напрямик: «Через сутки идём на ту сторону. Приблизительно на неделю, но дело может растянуться и дней на девять-десять, срок немалый. Время подумать у тебя уже было. Твоё участие в операции утверждено в штабе корпуса и в политотделе. И всё же у тебя есть ещё время передумать и под благовидным предлогом отказаться. Во-первых, ты уже поучаствовал в ночном поиске, может, этого достаточно? Во-вторых, если этого мало, в штабе могут подобрать для тебя операцию менее сложную и менее рискованную. Только ты сам, не стесняясь, должен об этом сказать начальнику политотдела. Понимаешь, по неким признакам сегодня стало ясно, что наш вариант — запредельный. Но в открытую этого никто не скажет, и штаб по своей инициативе твоё участие в операции отменять не будет. Это мог бы сделать Моргунов, но его ещё утром в штаб армии вызвали. Собственно, это он мне оттуда позвонил и намекнул на толстые обстоятельства, мол, отговори корреспондента… Всех тонкостей ни я, ни даже Моргунов не знаем, просто кое о чём догадываемся. Вот и я считаю, что писателей можно было бы и поберечь. И потом: не думал ли ты, что так называемый читатель, проще сказать — публика, просто не будет читать твои кровью написанные репортажи, а предпочтёт им бульварный роман? Но даже если и прочтёт… Газета — не лучший хранитель информации».

«Спасибо за правду, Олег. Но в политотдел с подобной просьбой я не пойду, к Цвигунову тем более, да и к Моргунову не пошёл бы. Я пойду с вами. Мне надо идти с вами. Поверь, не сиюминутный порыв заставляет меня идти, и не репортаж, хотя и он нужен. И не лавры Льва Толстого влекут меня. Хрен с ними, с лаврами! Просто кто-то же должен оставить детям не только правдивые рассказы о сегодняшнем дне, но и правду о состоянии человеческой души в этом кровавом хаосе. Кто-то же должен осмыслить всю немыслимость бытия человеческого в подобном водовороте, найти смысл во всём этом или же доказать отсутствие такового… Кто-то же просто обязан это сделать, почему не я? А главное: я не считаю свою жизнь дороже твоей. Вот я и решил, если выживу — стану писателем, философом». Я уже почувствовал, что меня занесло в дебри, что говорю с ненужной патетикой. Показалось, что Стриж должен в душе усмехнуться над моей речью. И стал подсознательно переводить разговор на шутливые рельсы: «Но чтобы стать философом мне как раз и не хватает малости — на недельку сходить с тобой в тыл к немцам!» Стриж остался абсолютно серьёзным и сказал, что раз так, то он посвятит меня в те детали операции, которые мне положено знать. А знать мне оказалось положенным не всё, однако я, пользуясь своим правом автора, напишу в записках и то, что стало мне понятным значительно позднее. Напишу для того, чтобы сразу стала ясна основная суть операции.