Сплошные прелести - [42]

— И это вы создали ее шею, ее бюст, ее стан и ее кости?

— Да, черт возьми, именно так!

Если Хильер обсуждал Рози в ее присутствии, она слушала с невозмутимой улыбкой, легкий румянец появлялся на бледных щеках. По-моему, выслушивая разглагольствования о своей красоте, она поначалу считала, что он ее разыгрывает; но и когда поняла, что это не так, и когда он ее нарисовал серебристо-золотой, особого действия это не возымело. Ей было немного любопытно, явно приятно, чуть удивительно, но голову она не потеряла. Он ей казался немного сумасшедшим. Я часто задумывался, было ли что между ними. Не мог забыть разговоры о Рози в Блэкстебле и зрелище, открывшееся мне в саду викария. Задумывался также относительно Квентина Форда и Гарри Ретфорда. И наблюдал, как они держат себя с нею. Она относилась к ним не столь фамильярно, сколь по-товарищески, назначала им свидания совершенно открыто и во всеуслышание, глядя на них с той по-детски озорной улыбкой, которая, как я понял, придавала ей загадочную красоту. Иногда, сидя рядом в мюзик-холле, я рассматривал ее лицо; не думаю, чтоб влюбленный, я просто рад был мирно сидеть подле нее, глядя на бледное золото ее волос и бледное золото кожи. Лайонел Хильер не ошибался: это золото, как ни странно, давало странное ощущение лунного света. В ней чувствовалась безмятежность летнего вечера, когда медленно блекнет безоблачное небо, ничего унылого в ее бесконечном спокойствии, полном жизни, как море, тихо сверкающее под августовским солнцем у побережья Кента. Она напоминала мне сонатину старинного итальянского композитора, в раздумчивости которой все же сквозила галантная ветреность, а в легкой игривой веселости отзывалась дрожь дыхания. Порой, почувствовав мой взгляд, Рози поворачивала голову и секунду-другую глядела мне прямо в лицо. Ничего не говорила. Я не знал ее мыслей.

Помнится, зайдя однажды за ней на Лимпус-род, я узнал, что она еще не готова и просит подождать в гостиной. Она вошла. В широкополой шляпе со страусовыми перьями (мы собирались в «Павильон», и она соответственно принарядилась), такая хорошенькая, что у меня дух захватило. Я стоял ошеломленный. Костюм того времени придавал женщинам благородство, и было нечто изумительно привлекательное в том, как девическая красота (иногда Рози напоминала мне непревзойденную статую Психеи в музее Неаполя) контрастировала с изысканностью наряда. В ее внешности был редкий штрих: голубоватая и влажная кожа под глазами. Временами не верилось, что так оно и есть от природы, и однажды я спросил Рози, не втирает ли она под глаза вазелин. И вот какой последовал ответ: она улыбнулась и протянула носовой платок.

— Потри и проверишь.

Другой раз, когда мы возвращались из «Кентербери» и я у порога ее дома протянул руку, чтобы попрощаться, она издала тихий смешок и наклонилась ко мне.

— Глупышка ты, — сказала она.

И поцеловала меня в губы. Не торопливо чмокнула, не лобызнула страстно. Ее губы, ее полные яркие губы задержались на моих достаточно долго, чтобы я ощутил их очертания, тепло и нежность. Потом она отстранилась, но не торопясь, толкнула молча дверь, проскользнула в нее и покинула меня. От неожиданности я и пикнуть не успел. Тупо принял ее поцелуй. Остался инертен. Повернулся и пошел домой. В моих ушах будто раздавался еще смех Рози. Был он не презрительным или обидным, а откровенным и прочувствованным, словно смеялась она любя.

Глава шестнадцатая

Больше недели я с Рози никуда не ходил. Она уезжала в Хэвершем свидеться с матерью, была занята разными делами в Лондоне. Потом она предложила сходить вдвоем в театр «Хеймаркет». Спектакль пользовался успехом, мест мы не достали и решили взять входные билеты. Мы съели по бифштексу и выпили по кружке пива в кафе Монико, а затем смешались с толпой в фойе. В те времена не было заведено выстраиваться в очередь, так что, когда открывались двери, все как оголтелые кидались вперед, чтобы пробиться первыми. Изрядно помятые, разгоряченные и запыхавшиеся, мы отвоевали себе местечко за креслами партера.

Возвращались пешком через парк Сент-Джеймс. Ночь была так хороша, что мы присели на скамейку. В звездном свете лицо Рози и ее чудесные волосы нежно сверкали. Она поистине излучала (слово неудачное, но никак иначе не выражу свое впечатление), наивно и нежно, дружескую близость, была словно серебристый ночной цветок, который источает аромат только при лунном свете. Я обнял ее за талию, и она повернулась ко мне. На этот раз целовал я. Она не шевельнулась; ее нежные яркие губы встретили мои со спокойной пылкой пассивностью, как озерная вода — лунный свет. Не знаю, сколько мы там пробыли.

— Кушать как хочется, — вдруг произнесла она.

— И мне, — рассмеялся я.

— Может, где поедим рыбы с картошкой?

— Охотно.

До мелочей зная Вестминстер (тогда он не был еще кварталом парламентариев и вообще просвещенной публики, а представлял собой заброшенные трущобы), я сразу, лишь вышли из парка и пересекли Викториа-стрит, вывел Рози к лавчонке на Хорсфери-роу, где торговали жареной рыбой. Был поздний час, и кроме нас там оказался только один посетитель — извозчик, чья упряжка стояла у тротуара. Заказали себе рыбы с картошкой и пиво. Вошла нищенка, купила обрезков на два пенни и унесла, завернув в бумагу. Мы поели с аппетитом.